— Познакомились в поезде?
— Да, только в поезде, — подтвердила Элен.
Сестра теперь расчистила себе путь. Можно двигаться дальше. Кивнула. Ответила на поставленный ранее вопрос.
— Ее нет, — тихо сказала она.
Выжидающе посмотрела в лицо пациентке. Пол выдержал, не прогнулся.
Сестра отважилась на следующий шаг:
— Хотите спросить о ком-нибудь еще?
— Что с… — нерешительно начала Элен.
Сестра убрала поднос, будто убирая лишнее перед решительным моментом.
— С ним?
Слово произнесено. И принято.
— Что с ним?
— Минутку, — сказала сестра, направляясь к двери и приглашая кого-то войти.
Вошли врач и еще одна сестра. Остановились, по виду готовые оказать неотложную помощь.
Первая сестра сказала:
— Температура нормальная. Пульс тоже нормальный, — помедлив, добавила она.
Вторая сестра помешивала что-то в стакане.
Первая, ее палатная сестра, встала у кровати. Взяла ее за руку и крепко сжала. Так и стояла, не отпуская руки.
Доктор кивнул.
Облизав губы, сестра произнесла:
— Вашего мужа, миссис Хаззард, тоже не удалось спасти.
Больная почувствовала, как кровь отхлынула от лица, и вся напряглась.
— Нет, здесь какая-то ошибка… Нет, вы ошибаетесь…
Доктор незаметно дал знак сестре, и они быстро подошли к постели.
На лоб Элен легла чья-то холодная рука, мягко, но настойчиво прижав к подушке; чья — она не поняла.
— Нет, пожалуйста, дайте мне сказать! — умоляла пациентка.
Вторая сестра поднесла ей что-то ко рту. Первая продолжала крепко сжимать руку, как бы говоря: «Я здесь. Не бойтесь, я здесь». На лбу лежала холодная, уверенная рука. Тяжелая, достаточно тяжелая, чтобы не дать голове пошевельнуться.
— Пожалуйста… — вяло повторила Элен.
Больше ничего не сказала. Они тоже молчали.
В конце услышала негромкий голос доктора, как бы ставивший точку:
— А она молодчина.
Воспоминание снова вернулось. Да и как иначе? Нельзя же спать бесконечно. А с ним в мозгу застучало: будь осторожна, говори с оглядкой.
Сестру звали мисс Оллмейер. Ту, которую Элен знала лучше других.
— Мисс Оллмейер, в больнице каждый день всем ставят цветы?
— Нам бы хотелось, но мы не можем себе этого позволить, — ответила сестра. — Цветы обходятся в пять долларов каждый раз, когда вы их видите. Они только для вас.
— А эти фрукты каждый день предоставляет больница?
Сестра мягко улыбнулась:
— Нам бы тоже этого хотелось. Хорошо бы. Фрукты обходятся в десять долларов за корзинку каждый раз, как вы их видите. Постоянный заказ, только для вас.
— Тогда кто?..
Спокойнее.
— Неужели не догадываетесь, милая? — обворожительно улыбнулась сестра. — Не так уж трудно.
— Я вам кое-что хочу сказать. Вы должны дать мне это сказать, — проговорила больная.
Ее голова беспокойно заметалась из стороны в сторону по подушке.
— Ну-ну, милочка, неужели у нас снова будет плохой день? — попыталась отвлечь ее сестра. — А я думала, что сегодня у нас будет такой хороший день.
— Не могли бы вы кое-что для меня выяснить? — продолжала Элен.
— Постараюсь.
— Насчет сумочки. Сумочки, которая была со мной в туалете. Сколько в ней денег?
— Вашей сумочки? — переспросила сестра.
— Ну сумочки. Той, что была там.
Вернувшись позже, сестра доложила:
— Она в сохранности, в ваших вещах. Что-то около пятидесяти долларов.
Значит, сумочка не ее — другая.
— Там были две, — уточнила пациентка.
— Есть еще одна, — подтвердила сестра. — Теперь она ничья. — Мисс Оллмейер сочувственно посмотрела на больную. — В ней всего лишь семнадцать центов, — закончила она еле слышно.
Ей не требовалось говорить это. Элен и без того знала. Помнила еще до отхода поезда. Помнила в поезде. Семнадцать центов. Две центовые монеты, пятицентовая и десятицентовая.
— Не могли бы вы принести эти семнадцать центов? Можно их посмотреть? Или оставить здесь, на тумбочке? — попросила сестру она.
— Не уверена, что это вам на пользу, — заметила сестра, — предаваться грустным воспоминаниям. Посмотрю. Как скажут.
Правда, потом принесла деньги в маленьком конвертике.
Оставшись одна, Элен вытряхнула на ладонь четыре монетки. Что было силы сжала в кулаке, раздумывая, как выпутаться из создавшегося положения.
Пятьдесят долларов. Символ бессчетного богатства.
Семнадцать центов — символ полного безденежья. Потому что за ними ничего. Семнадцать центов и все.
Вернувшаяся снова сестра с улыбкой спросила:
— Так что вы хотели мне рассказать?
Больная через силу улыбнулась:
— Это терпит. Расскажу когда-нибудь потом. Может, завтра или в другой день. Не… не сегодня.
На подносе с завтраком лежало письмо.
— Видите? — сказала мисс Оллмейер. — Начинаете получать письма, как все выздоравливающие.
Конверт опирается на стакан тыльной стороной. На нем надпись: «Миссис Патрис Хаззард».
Элен испугалась. Смотрела на конверт, не отрывая глаз. Стакан с апельсиновым соком дрожал в руке. Буквы становились все больше и больше.
«МИССИС ПАТРИС ХАЗЗАРД»
— Откройте же, — подбадривала ее сестра. — Не смотрите так. Оно вас не укусит.
Элен дважды брала в руки письмо, и оно дважды вываливалось из пальцев. На третий раз удалось надорвать край конверта.
«Патрис, дорогая, хотя мы никогда тебя не видели, теперь ты наша милая доченька. Хью оставил тебя нам. Это все, что нам теперь осталось, — ты и малыш. Я не могу приехать к тебе, не велит доктор. Потрясение было для меня слишком велико, и он запрещает мне ехать. Вместо этого придется тебе приехать к нам. Приезжай скорее, дорогая. Приезжай в наш опустевший дом разделить нашу утрату. Вместе нам будет легче ее перенести. Осталось недолго, дорогая. Мы постоянно поддерживаем связь с доктором Бреттом, и он шлет очень ободряющие сообщения о твоем состоянии…»
Остальное было не так важно, она лишь пробежала глазами. В голове — словно стук вагонных колес. «Хотя мы никогда тебя не видели». Хотя мы никогда тебя не видели. Хотя мы никогда тебя не видели. Чуть погодя сестра взяла письмо из безвольно опустившейся руки и положила в конверт. Больная со страхом смотрела на расхаживавшую мисс Оллмейер.
— Если бы я не была миссис Хаззард, меня оставили бы в этой палате? — спросила больная.
Сестра весело рассмеялась.
— Мы бы выставили вас, тут же выдворили в общую палату, — шутливо пригрозила она. — Возьмите-ка лучше сынишку.
Элен судорожно, как бы инстинктивно защищая, прижала сына к себе. Семнадцать центов. Семнадцати центов не надолго хватит, на них далеко не уедешь. Сестра была в хорошем настроении. Ей захотелось продолжить начатую шутку.
— А что? Уж не собираетесь ли вы сказать, что вы не миссис Хаззард? — шутливо спросила она.
Пациентка еще крепче прижала к груди сынишку. Семнадцать центов, семнадцать центов.
— Нет, — сдавленным голосом ответила она, прижимая лицо к крошечному родному тельцу, — не собираюсь. Не собираюсь.
Элен сидела у освещенного солнцем окна. На ней был стеганый голубой шелковый халат. Она надевала его всякий раз, когда вставала с постели. На нагрудном кармашке вышитая белым шелком монограмма — переплетенные буквы «П» и «X». Подобранные в тон комнатные туфли.
Она читала книгу. На титульном листе, правда, уже давно перевернутом, надпись: «Патрис, с любовью от мамы X.». На столике рядом с кроватью другие книги. Книг десять — двенадцать, в разноцветных веселых переплетах, бирюзовых, пурпурных, ярко-красных, синих, и соответствующим веселым содержанием. Между обложками ничего омрачающего настроение.
На низеньком столике рядом с креслом — блюдечко с апельсиновыми корками и двумя-тремя косточками. На другом блюдечке, поменьше — горящая сигарета. Сделанная по заказу, с желтым фильтром и еще не сгоревшими инициалами «П. X.».