– Ты несовершеннолетний, – напомнила ему Ирэн. – Имре твой законный опекун. Если тебя примут в Ландсхут, ты поедешь.
Тибор решил обсудить вопрос с Имре наедине.
– Не отправляй меня туда, – упрашивал он, когда понял, что спорить бессмысленно. Но брат был непреклонен: если Тибора принимают в детский лагерь, он едет.
Имре и его товарищи в бараках Поккинга. Семья Ирэн Рубин
Тибору стало ясно, что война изменила Имре. Он уже не был тем озорным и веселым парнишкой, который прогуливал шаббат, чтобы поиграть в футбол, тем беззаботным подростком, смеявшимся над устаревшими причудами отца и без лишних раздумий открыто неповиновавшимся ему. В свои двадцать два он стал осмотрительным и серьезным, все больше походил он на Ференца, который был замкнутым и самоуверенным.
Еще одним признаком перемен в Имре стали его столкновения с Ирэн. После примерно шести месяцев в Поккинге Ирэн призналась Имре, его подружке Дэйзи и Тибору, что в самом конце 44-го, когда немецкие танки ворвались в Будапешт, она вступила в связь с венгерским офицером, человеком, который предложил ей убежище от ужасов нацизма. Ирэн объяснила, что она, конечно, была ему бесконечно благодарна – он жизнью рисковал ради нее, – но бросила его сразу же, как освободили город, и считала, что отношения их закончены.
Тибору все это было до лампочки. Дэйзи, жившая в Будапеште и едва сама избежавшая сетей нацистов, понимала и симпатизировала Ирэн. Во время нацистской оккупации, в 44-м, когда евреев убивали буйствующие отморозки, Дэйзи, ее сестру и их мать спрятали у себя монахини. Но Имре на все это было наплевать. Как только Ирэн рассказала ему про офицера, он перестал говорить с ней и несколько недель отказывался признавать ее присутствие.
Тибор не знал, что сказать брату, но Дэйзи вступилась за Ирэн.
– Какая разница, как она спасла жизнь? – спрашивала она его. – Мы все выживали, как могли. Почему ей должно быть стыдно за себя?
Имре отказывался обсуждать это. Спустя несколько дней она снова подняла тему. «Что, было бы лучше, если бы ее убили в концлагере?» Имре молчал. Затем с ним попытался поговорить Тибор.
– Ну ты что, не может простить ее? – спросил он. – Разве так уж ужасно то, что она сделала?
Дэйзи и Имре, Поккинг, 1947. Семья Ирэн Рубин
Имре смотрел мимо него, будто не слышал ни слова. Все было понятно по тому, как он сузил глаза и сжал челюсти.
Тибор понимал, что Дэйзи защищает Ирэн не просто из принципа: за прошедшие шесть месяцев они стали почти сестрами. Ему и самому нравилась Дэйзи, остроумная брюнетка со стильной стрижкой и милым вздернутым носиком; она разделяла его любовь к фильмам и смеялась над его шутками. Но встать между братом и двумя девушками он не мог никак. Тибору было пятнадцать; они все были взрослые. Всем было малоинтересно то, что он мог сказать.
Имре и Ирэн возобновили общение спустя какое-то время, но теперь между ними появилась некая отстраненность, с которой, по мнению Тибора, им нужно было разобраться самостоятельно. Ну а пока они не соглашались почти по всем вопросам. Именно поэтому Тибор искренне удивился, когда Ирэн заняла позицию Имре по поводу его отъезда в детский лагерь.
Даже когда он смирился с необходимостью покинуть Поккинг, его все равно это расстраивало. В тот день, когда он приехал в отель в Ландсхуте, летом 46-го, ему было так грустно, что он решил вообще ни с кем не разговаривать. Затем, правда, он увидел группку миловидных девочек и передумал: пожалуй, лучше он пойдет разузнает, кто из них говорит по-венгерски.
5
Дорога Исаака Гоффмана в Ландсхут была долгой и изнурительной. В Маутхаузене он потерял двоюродного брата. Он не знал, где все его друзья-румыны. Он брел от одного лагеря беженцев к другому, спал среди незнакомцев в железнодорожных депо, складах и бывших тюрьмах. С каждой новой станцией его надежда выбраться из Европы угасала. И вот теперь, в Ландсхуте, надежда эта вновь ожила.
Американская армия превратила отели, школы, кабинеты и даже монастыри Ландсхута в убежище для бывших узников со всей Европы. Весь город превратился в огромный детский сад всех национальностей и религий. Тем удивительнее казался тот факт, что Тибор Рубин оказался в том же отеле, что и Исаак.
И вот он стоял перед ним, венгерский мальчик, которого Исаак даже не мог вспомнить, где видел, но который показался ему невыносимо одиноким. Впрочем, это был уже не тощий, оборванный узник; Рубин был хорошо сложен, прямой как стрела, с такими начищенными туфлями, что можно было узреть в них свое отражение. Исаак даже засомневался, беженец ли этот парень; ему понадобилось подойти поближе, чтобы увидеть плохо подогнанные рубаху и брюки, зашитые вручную прорехи на его пиджаке, понять, что он носит одну и ту жу пару обуви каждый день.