Тогда Адидас и подослал ту гориллу, что побольше, — Али. Он ухватился за багажник, и я чуть не шлепнулась в воду.
— Отпусти, обезьяна вонючая! — заорала я.
— Адидас хочет с тобой поговорить, — буркнула горилла.
— Передай, что я с ним разговаривать не хочу!
Но он не отпускал багажник.
Я поняла, что деваться некуда. Пришлось идти.
— Здорово, — ухмыльнулся Адидас. — В цирк пойдешь работать?
— Посмотрим, — ответила я.
— А старуха твоя — что она говорит?
— Какая старуха?
— С которой ты на свидания ходишь.
Я попыталась вырваться вместе с велосипедом, но ничего не вышло.
— Как звать-то старуху?
— Не знаю.
— И что ты там делаешь?
— Ничего.
Горилла ухмыльнулась еще шире.
— Она тебе вещи дарит? — прокашлялся тот, что поменьше. Зеббе или как там его. Большая горилла Али хрюкнул:
— Ты ей нравишься, видно. Что она тебе дает?
— Морс, — ответила я.
— Но у нее ж еще что-нибудь есть? — Адидас пнул переднее колесо моего велосипеда. Это мне не понравилось — переднее колесо, если погнется, исправить трудно.
— Отпусти велосипед! — крикнула я. — У нее есть только злобный кот!
— Не ври, — хрюкнул Али.
— Через несколько дней покажешь, что она тебе подарила, — прошипел Адидас. — Поняла?
— Она мне морс дает, вот и все, я же сказала!
— Ну и ведьма! Тогда сама бери. Кольцо с бриллиантом. Или что угодно. Окей?
— Плохо слышишь? — заорала я. — У нее ничего нет!
Если бы не старшая сестра Линуса, после которой Зак воняет духами, все закончилось бы хуже. Адидас, прямо скажем, чувством юмора не славится.
— Вы чего пристаете к мелким? — крикнула сестра Линуса, дернув поводок. Пес чуть не потерял равновесие — в ту секунду он стоял на трех лапах и мочился на дерево.
— Отвянь! — гаркнули адидасовы гориллы. Один рывок — и мне, наконец, удалось освободить велик. Я, как бешеная, понеслась к своему дому. Мне повезло: дверь подъезда открылась прямо передо мной, какой-то ребенок выходил на улицу. Я, наверное, его чуть с ног не сбила. Не успела дверь захлопнуться, как я уже поднималась в лифте на второй этаж. Со скоростью света. Глории бы этот номер понравился. Но главное, что я спаслась. Велосипед отлично вписался на балконе. Но осталось еще кое-что. Мама. Она прислонилась к косяку у входа в кухню, виду нее был сердитый.
— Что дают? — спросила я, изображая самую солнечную улыбку. Мама любит солнце, в этой стране ей всегда холодно, как она говорит.
— Мы уже поели. Где ты была?
— Гуляла здесь, недалеко, — ответила я.
Зак сидел за столом и мрачно жевал.
— Вся ругань мне досталась! — прошипел он, пока мама накладывала мне спагетти и мясной соус.
Что еще рассказать про этот день? Перед сном я лежала и думала. О цирке, который был у родителей Глории. Куда солдаты увели ее маму и папу? Моя мама рассказывала, что случилось с ее братьями. Их отправили в какой-то лагерь, там они были несколько месяцев. Потому что не хотели сражаться против собственного народа. Это было далеко. В той стране, где родились мама и папа. Но я шведка… или как сказать. То есть, я родилась здесь.
— Зак, — я решила проверить, не спит ли он.
— М-м, — наверное, почти уснул.
— Почему солдаты отправляют людей в лагерь?
— Ты о ком?
— О солдатах. Зачем они это делают?
— Потому что им приказывают… Хватит спрашивать!
— Кто приказывает?
— Не знаю. Правительство или самый главный в стране, или, может, начальник полиции.
— Это где угодно может случиться?
— Нет. Здесь не может.
— Точно?
— Да, точно. Я думаю.
— Расскажи, где ты родился. Как там было?
— На кровати… белая простыня… немного крови… мать лежала и стонала, потому что я был такой большо-ой…
— А потом?
— Хлюп! Я и выскочил.
— Ясное дело, но…
— Вот дурочка! И ты поверила? Никто не помнит, как родился!
— А маму с папой отправили бы в тюрьму, если бы они не бежали сюда?
— Ты слишком много спрашиваешь, хватит уже.
Я слышала, как Зак протяжно зевает в кровати под моей.
— Хорошо, что ты нашла мои перчатки, — пробормотал он. — Без них и мотоцикл заводить нет смысла. А мотоцикл я раздобуду, ты знаешь. Когда мне исполнится шестнадцать. А когда исполнится восемнадцать, поменяю на настоящий «ХД». И уеду.