- Уходи.
***
А началось с малого: мы получили новые имена. Брат, не листая, открыл Книгу ровно посередине. Зажмурился. Скользнул пальцем по желтой от времени странице. Я прочитал:
- Янни.
Ему подходило. Мягкое и отрывистое, как лай. С тех пор он легко кривился, когда я обращался по-старому - постоянно. Настойчиво, зло, отрицая происходящее. Будто одного имени достаточно, чтобы повернуть время вспять.
- Называй меня так только при родителях, - Янни скрещивает руки на груди и смотрит в сторону, становясь рассеянным и еще более далеким.
- Обойдешься, - фыркаю я.
- Чего ты вообще взъелся?! Что тебе не нравится? - что у тебя на груди пересыпается серым оберег: колбочка с прахом, от которого убегают тени. Что без них и я оказался не нужен. Что теперь ты стоишь в толпе на балконе тренировочного корпуса, куда мне не разрешается заходить, и вроде не замечаешь, как я громко зову снизу.
Веселый гомон плывет над головой, разносится по просторному двору. Я слышу с кристальной четкостью: теперь мой голос тонет в хоре других, куда более громких. Все они говорят:
- Янни.
И тогда я тоже выдыхаю:
- Янни.
Тихо, но он сразу оборачивается, находит глазами. Улыбается привычно тепло. Перегибается через перила, едва не вываливаясь со второго этажа:
- Привет! Пойдем домой?
Я поправляю сумку и проверяю телефон, пока брат прощается со своими первыми в жизни друзьями. Поднявшийся ветер перекатывает жухлую листву по асфальту, приносит запах костра. Через неделю начнется зима. Я подставляю лицо бледному осеннему солнцу и возвращаюсь в переломный летний день.
***
На даче сумерки подкрадываются незаметно, будто в считанные минуты. Перелистываю страницу и смаргиваю: строки сливаются в монолитный ком текста. Тру веки и тянусь включить торшер, когда Янни необычно тихо возникает рядом.
- Идем! - лающим шепотом, на щеках неровные пятна румянца. Тяжело дышит, теребит край розовой - боже, я даже цвет помню, легкомысленный и свежий, его любимый, - футболки и нетерпеливо покачивается с носка на пятку. - Давай же!
Я не хотел идти. Не помню, почему. Как бы все обернулось, если бы я рявкнул, обидел, испортил момент? Обесценил: нервные пальцы, закушенную губу и прилипшие к вискам влажные волосы?
Но Янни схватил за локоть, стащил со стула, столкнув и рассыпав книги по полу. Я растерялся и не нашел достаточно злых слов. Нахмурившись до глубокого излома между бровями, брат потребовал:
- Это важно! Пойдем! Пожалуйста!
Сдавшись, я выдернул руку:
- Черт, ладно! Да иду я, иду! Успокойся!
Он первым скатился по лестнице и выскочил за ворота. Через шаг оглядывался, тревожно ощупывая штормовым взглядом: не передумал ли? Не сбежит?
- Это далеко? - не выдержал я, когда мы выбрались из поселка. Совсем смеркалось. Мошкара тучами звенела над камышами, пели сверчки. Я хлопал по рукам, прогоняя налетевших комаров. Стоило взять куртку. Янни шел на несколько метров впереди острой, пружинящей походкой. Наверное, из последних сил сдерживался, чтобы не побежать. Обернулся - яркий проблеск виноватой улыбки на загорелом лице. Одни зубы и белки глаз, а кожа и потерявшая цвет футболка расплываются в синих вечерних тенях. Почти растворился.
Я обхватываю себя руками и тяну вниз короткие рукава рубашки. Зябко.
- Еще чуть-чуть, - сказал брат и отвернулся. Выдыхаю: мы прилично отошли от дома. Он знает, что я не поверну назад.
Что же особенного он мог найти - здесь? ...
Мы жили на даче уже третий месяц каникул и второе лето подряд. Совсем недалеко от города: отец добирался до работы машиной за полчаса. Иногда, чтобы продохнуть от сонных деревенских будней, мы напрашивались с ним. Ходили в кино или на ярмарку, но никогда - домой. Мама ведь ездила с нами:
- Вот когда разменяем бабушкину квартиру и переедем в нормальный район, тогда и гуляйте, сколько влезет, - говорила она, отводя глаза. Я прикусывал язык, чтобы не спросить: а я-то здесь при чем? Даже Алиша знает, дело не в районе.
В Янни.
И он ведь все равно сбегал. Каждую ночь, стоило чернильной тьме заплескаться в углах. А я глядел сквозь опущенные ресницы, как брат потихоньку одевается, как комната едва заметно светлеет с его уходом.
В эти прогулки он меня не звал.
А я не задавал вопросов. На рассвете звучали шаги в коридоре, чуть слышно скрипела соседняя кровать. Металлический перезвон: задернул занавеску, чтобы встающее солнце не мешало спать. До звонка будильника осталось чуть больше часа:
- Спокойной ночи, - хмыкаю в подушку.
- Спокойной, - какое к чертям спокойствие! Не давая перевести дух, темнота гнала его вперед. Особенно осенью, когда под окнами жгли сухие листья, а воздух дышал подступающими холодами. В такие дни я просыпался затемно, и не от шорохов, а от липкой тишины, чтобы увидеть тонкий силуэт на фоне пронзительного неба. И тень брата: страшно черную, тугую.
- Все нормально? - шепотом.
- Да. Спи. Все хорошо, - врал он. Я закрывал глаза. А что еще я мог сделать?
В конце концов, все мы от чего-то убегаем.
Простая мысль, но мама не понимала. Заставляла папу менять замки, цепляла колокольчики на дверные ручки, ловила с поличным и закатывала скандалы: вполголоса, чтобы не разбудить Аллу.
- Ты меня в могилу сведешь! - надрывалась хрипло. Папа допытывался:
- Кто они? Это та шпана, из гаражей? Ты с ними связался? - я кашляю, пряча смешок: господи, зачем бы им сдался одиннадцатилетний сопляк?
- Я просто гуляю, - на одной ноте повторяет Янни. - Ничего такого. Один.
- За идиотов нас держишь?!
- А ты?! - вспомнили и обо мне. - Почему ты его не остановил? Опять! Не ври, что не слышишь, как он уходит!
- Но я и правда... - слышу, когда он остается. Сипение в стенах. Свистящие и путанные слова - невесомые, будто сквозняк. Царапанье под моей кроватью. Звякает зеркало в комоде. Утром мы найдем новую трещину.
Слышу, как Янни всхлипывает и шуршит простынями. Сворачивается в комок:
- Уходите. Убира...
- Хватит! - обрывает папа. - Завтра прибью засов вам на дверь! А теперь пошли вон, оба!
- Ничего он не прибьет, - говорит Янни в комнате. Пожимаю плечами:
- Ясное дело, - папа тоже не может уснуть, пока он... пока они рядом.
Раньше родителям было проще. Янни еще не решался сбегать по ночам, днем же... в школе брата не трогали: все-таки бабушка завуч. А летом или после уроков мы гуляли только во дворе. Площадка с чахлой зеленью и футбольное поле через дорогу просматривались от края до края, не спрячешься. За пределы стадиона, обозначенные шеренгой пыльных тополей, выходить нельзя. Мама то и дело призраком возникает в окне, тщательно вытирая руки о передник - вот, откуда у брата привычка нервно мять футболку. При малейших признаках беды звучит ее тревожный голос. Стоит кому-то снова начать задираться - зовет: пить компот или есть яблоки, всегда яблоки. Кричит напряженно, с нажимом. Янни давится оскорблениями, сжимает кулаки, но идет. И я иду, конечно. Мы ведь не хотим ее расстроить и получить в наказание неделю холодного молчания и неясной, тревожащей вины, от которой тянет за лопатками.
- Ненавижу яблоки, - бурчит кроха-Янни, гоняя потемневшие дольки по блюдцу, - почему именно сейчас?! Они же никогда не отстанут, если не дать отпор!
Я качал головой: они не отстанут в любом случае. Что-то в нем беспокоило других людей, гнало прочь или наоборот - заставляло идти в наступление. Сколько раз я оставлял брата буквально на насколько минут, а по возвращении находил окруженным толпой детей, избитого и перемазанного чьей-то кровью? Мне стоило промолчать, но я сказал тогда, что дело не в яблоках: