Потрясающе.
Я часто засиживался над книгами и рукописями до рассвета вместе с другими ботаниками – у нас образовался маленький клуб по интересам.
Изредка заглядывал и Янни.
После блестящей сдачи годового экзамена он перестал выбираться во двор и почти не показывался дома. Впрочем, все ребята из четвертого блока напоминают тени, скользящие по периферии зрения. Выныривают в кафетерии, набирают полные рюкзаки хрустких пакетов с выпечкой и сбегают обратно в свои подвалы, где разреженный воздух горит в легких и заставляет мысли скакать галопом.
И круги у брата под глазами были такими же, как у остальных. Я пожимал плечами, когда он проходил мимо, не слыша собственного имени, ни старого, ни нового: ерунда, с кем не бывает. Сколько это продолжалось? Сколько я не видел: осколок былой улыбки, странная скованность в движениях. Искусанные в кровь губы.
В то воскресенье я проснулся почти к обеду. Лежал, растянувшись на теплых простынях, смотрел в окно. На подоконнике не стало цветов. Забранная в раму пустота осеннего неба притягивала взгляд – против воли, как хочется пощупать дырку на месте вырванного зуба. Я прислушивался к сонной тишине, нарушаемой только тиканьем часов и проезжающими вдалеке машинами.
Вдруг понял, что воробьи исчезли. Все животные давно исчезли, но птицы… Когда?
Прошло больше года с ночи в овраге. Целая эпоха для Янниных питомцев.
И для нас.
Первыми оказались заброшены аквариумы, мелкая живность вроде змей и полевок. Один я выкинул сам, грустное маленькое царство засохшей травы, где в плошке с гнилой водой плавало раздутое
тельце некогда зеленой ящерицы. Потом Алла жаловалась, что умерла морская свинка. Воробьиные клетки же словно вчера высились в углу.
Я поежился. Без птиц комната странным образом выглядела тесной.
Тишина и чертово небо прогнали меня из постели.
Я наткнулся на Янни в кухне. Он сидел за столом неестественно ровно, грел руки о чашку и смотрел в стену перед собой. Вздрогнул и медленно моргнул, будто не узнавая, когда я сказал:
– Доброе утро. Я думал, я один дома, – семья уехала на дачу. Ловить последние теплые деньки: кончался сентябрь. Мы не поехали. Летом тоже – дружно отказались, без всякой магии. Взбунтовалась даже Алла, пожелавшая провести каникулы с подружками, а не в глуши умирающего поселка. Впрочем, избегать выходных поездок у нее не получалось.
– Доброе утро, – эхом. Я заметил: у него рот обметало белым. Все разом заметил. Сел на соседнюю табуретку, попытался поймать ускользающий взгляд.
– Что не так?
Брат молчал. Он повзрослел. Изменился даже сильнее, чем Алла. Исчезла округлость черт, проступили скулы и обострился подбородок. Пропали веснушки и весь зеленый цвет из радужки, а непослушные, давно нестриженные соломенные пряди он стал убирать за уши, отчего лицо казалось изможденным. Я едва находил в нем моего младшего брата, мальчишку, который носил жуков в спичечных коробках и улыбался так ярко, что поджигал воздух без всякого колдовства.
Не получив ответа, встряхнул его, рывком поднял со стула. Схватил за подбородок, не давая отвернуться. Рявкнул:
– Что?!
Вздрагивая испуганной птицей, он начал говорить. Отрывочно, затем быстрее, путая слова и запинаясь, перескакивая и упуская половину. Я не мешал, держал, кивал – слушал.
Ритуалы. Темная магия. Та самая часть силы, о которой говорил Валентин.
Исследования. Чего?
Секретные разработки, что-то большое, важное. Древнее колдовство Эпохи огня, утерянные знания и могущество – да, да, я знаю об этом, полно в книгах, продолжай.
Черные, дышащие, изменчивые тени в углах лабораторий – обратная сторона пламени. Молчаливые, смертные. И другие, особенные: запертый в клетке говорящий зверь. Кровь, не человеческая. Пока нет. Чья?
Их. Тех, кто приходит в обмен на свет. В обмен на самое важное, ускользающее:
– Я не помню, что я отдал, не помню, – его взгляд потерял фокус, стекленея от непролитых слез. Янни сорвался в шепот, когда первые капли расчертили щеки влажными дорожками.
Что-то уходит в каждом ритуале, рождая новую тварь и оставляя лакуны, которые не заполнить. Потеря не сколько воспоминаний – смыслов, а потом они начинают разрушаться: Мантикора. Висия. Джокер. Илай.
Янни.
Наследники пламени.
Брат сбился, начал повторяться. Максимилиан, доктор Хайме, Советник Гофолия, ученые, лаборатории, твари, твари, твари, по кругу – ритуалы, кровь, огонь-тьма, голоса из ночи, из-за решеток, изнутри. Свет гаснет, страшно, страшно…
– Страшно, страшно, страшно, – повторял без конца, глядя сквозь меня. Страх оставил отметины: вертикальные морщинки между бровей, слишком глубокие для двенадцатилетнего мальчишки. Я провел по ним, заставляя замолчать:
– Почему ты согласился?
Янни моргнул. Облизал шелушащиеся губы:
– У них есть ты. И маму с папой и Алишей они бы легко нашли, – сказал просто. У меня сжалось горло. – Знак на шее. Через метку они могут следить, где мы бываем. Найти дом – дело времени. Поэтому… Поэтому общежития переполнены. Бар, кафетерий, комнаты отдыха. В любое время суток. Тренировочный корпус, все научные… Валентин, живущий в подвале под тысячей ламп. Спящие люди на кушетках в библиотеке.
Какой же я дурак.
Поэтому Адамон предложил мне остаться! Хотел, чтобы я всегда был под рукой!
Я машинально тронул клеймо за ухом. Впервые оно показалось выпуклым. В тонких линиях под пальцами пульсировала кровь.
Боже мой, неужели им всем угрожают?
Кажется, я заговорил вслух, потому что Янни ответил:
– Все прячутся в Университете от тварей. Охотники ведь постоянно их ловят, искатели тоже. Многим вообще не назначают другой работы. А отказываться нельзя.
Верно. В контракте прописано, и Адамон не раз подчеркивал:
– Ты либо выполняешь, что должен, либо забываешь все, связанное с волшебством, – брата, каким его сделала магия. Мальчишка, что отзывался на совсем иное имя, умер еще в овраге. Сгорел – прямо на моих глазах, оставшись лишь призраком напротив.
– А обереги? Разве их не дают всем?
– Нет. Там редкие компоненты. Сейчас ищут способ упростить формулу или изменить состав, но пока не получается. Они есть только у нас, – у огненной пятерки. Ясно, тогда:
– Зачем им твари? – я цеплялся за ускользающую мысль. – Они всего лишь побочный продукт темных ритуалов и случайных выбросов силы.
Так пишется в книгах. Бессловесные младшие-старшие и Высшие – очень редкие, совершенно особенные. Наделенные сознанием и волей, собственной памятью.
Они бесконечно долго мучат своих жертв прежде, чем убить: питаются страданиями и страхом. Страхом Янни в том числе. Зло в чистом виде.
– Не только. Они рождаются, когда колдуют в гневе, когда страшно и больно, когда жизнь или смерть. Когда внутри ломается, человек ломается, – сказал он и повторил заклинанием:
– Мантикора, Висия, Джокер, Илай…
Янни – я проглотил его имя. Янни раскачивался на стуле взад-вперед, до побелевших суставов обхватив себя руками. В растянутом вороте линялой розовой футболки виднелись ключицы – острые, под ними проступали неровности грудины.