– Я не знаю, зачем им твари. Нас просто заставляют их создавать, а охотников – ловить. Ничего не объясняют. Но я думаю… раньше их умели не делать или подчинять, или еще что-то. Ученые ищут ключ к управлению тьмой. Эпоха закончилась уничтожением книг, и теперь никто не знает, как они справлялись. Но способ-то был. Они…
Они – маги Пламенного столетия. Я встряхнул головой, возвращаясь к тем, кто охотился на тьму пока мы говорили, кто жил по трое в тесных комнатах общежитий и проводил свободное время за тренировками или выпивкой, байками или учебой. Шатаясь по двору или уходя на новое задание, едва вернувшись с предыдущего. Пятый блок охотников. Первый блок искателей.
– Но зачем им прятаться от тварей в Университете? Они же не огненные маги. Как твари найдут их, чтобы… – отомстить? Неподходящее слово. Большинство тварей не разумней животных. Они не способны на сложные чувства и память.
Брат подтянул колени к груди, сжавшись в комок, совсем как в детстве, когда забивался в угол моей кровати:
– Можно я буду спать здесь? Под моей чудовище, – я успокаивал и не позволял остаться. Я думал, что чудовищ не существует.
Но оно было там. Все они были. В шкафу. На высоком, заставленном коробками до потолка, комоде. За стеной, в пустой соседней квартире, – эти скреблись, не стесняясь, а я говорил побледневшему малышу:
– Это в трубах. Оттуда такие странные звуки бывают! Ты даже не представляешь.
Но он представлял, ведь он был центром их вселенной. Один на – сколько? Тварей очень много. Не меньше, чем людей. Тьма приходит и без всяких заклинаний, просто возникает – из скрытого, затхлого страдания, что заперто в каждом человеке. В каждом маге, как бы мало в нем не было огня. Во мне нет ни капли. Поэтому я никогда не медлил прежде, чем заглянуть под кровать.
Янни вытер щеки:
– Твари отмечают тех, кто их ранит. Печать пачкает все: дом, семью, друзей. Потом любое темное создание чует врагов и приходит за ними. Тебя и родителей они не трогали, я ведь тоже их не обижал, но семьи охотников… – его глаза расширились. – Хайме хочет, чтобы я убил одну. Посмотреть, защитит ли моя сила от ее проклятия. Я стану убийцей.
– Не станешь. Они ведь не люди, – Янни вскинулся:
– Они – чья-то память! – я схватил за тонкое запястье, усаживая обратно:
– Перестань. Прости, – брат зарыдал.
А ведь Адамон на свой лад предупреждал меня. Я тогда не понял, и сейчас Янни уже лишился чего-то. Месяцами прятался за молчанием, чтобы никто не увидел: ритуалы оставили воронку в его воспоминаниях. Черную дыру, поглощавшую суть и рвущую связи.
– Мы сбежим. Избавимся от знаков, заберем родителей, – постараемся забыть, что мир больше, чем кажется. Во рту появился знакомый дынный привкус.
– Не… невыйдет. Знааак… неубрать, – я выдохнул. Значит, отступать некуда.
Слава богу.
Магия, пусть чужая, стала частью моей жизни.
Мы сгорели в овраге вместе.
– Я поговорю с Адамоном, чтобы ученые от тебя отстали. Выиграем время. Ты же самый слабый из пяти, и самый младший. Им не выгодно, если ты сломаешься. Это должно сработать. Мы успеем что-нибудь придумать, даже понять, что ты забыл, пока они… – будут сводить с ума кого-то еще. Я прикусил язык.
– Намне сбежать, – Янни давился словами, выталкивая их между всхлипами мне в футболку. Я обнял изо всех сил, погладил жесткие волосы. – Никогда… они везде. Наснайдут. Я… я не вспомню.
Я осторожно отстранил его и заглянул в красное от слез лицо. Накрыл запутавшиеся в скрученной ткани пальцы. Сказал, что мы справимся, спасемся, что…
– Все будет хорошо. Обязательно будет. Мы выкрутимся.
Янни прошептал:
– Я могу… есть способ… освободиться. Висия рассказал мне, а ему – Мантикора. Но ты и мама с папой… Алла… вы все должны уехать. Если получится, если они не поймут… потом уже не будет смысла искать. Уходите сейчас. Уходи…
Я сказал:
– Я не оставлю тебя. Никогда.
Я сказал:
– Мое место здесь. Я тоже слишком далеко зашел.
От «пойдем» к «мне нужно идти», до вот этого страшного «уходи».
Я слишком часто говорил и говорю:
– Хватит.
Янни обрывает кровавый узор и смотрит, не узнавая. Сегодня плохой день. Сегодня он не помнит моего имени.
Я говорю:
– Я – Хектор.
Говорю:
– Мария.
Говорю:
– Калеб.
Щурится, губы раздвигаются в неуверенной улыбке. Красно-коричневая корка на подбородке расходится трещинками. Я стараюсь не смотреть на зубы.
Брат показывает измазанные руки:
– Калеб… посмотри, что творится. Наверное, Алиша наворотила, но как круто выглядит, да? Похоже на кровь. Я никак не могу понять, что это… – нюхает грязные пальцы.
Напрочь не замечая рваной раны на левом запястье.
Я отвечаю – Калеб отвечает:
– Кетчуп, скорее всего. Или гуашь. Давай уберем, пока папа с мамой не пришли.
– Давай. Хотя стоило бы ее заставить, – он оглядывается туда, где должна быть дверь в комнату родителей. В серых глазах появляется растерянность. Я спешу сказать:
– Она уже спит, завтра наругаем. Сейчас принесу тряпки.
Мы не дома. Мы не были там больше двух лет. Алла скорее всего и правда спит – где-то очень далеко, сопит рядом с мамой и папой, или теперь у нее собственная комната: ей все-таки недавно исполнилось девять.
Она больше не рисует на полу, Янни.
Хотя наверняка я этого не знаю.
Могу лишь представлять. Подбираю с пола промасленный пакет из кафетерия и несу на кухню. Наш ужин. Пирог помялся, но еще теплый. Пахнет яблоками и корицей – ярко, вкусно, разгоняя кровавый металлический дух. Я зажмуриваюсь и ненадолго теряюсь во времени. Решаю: сейчас – ранняя осень, мама позвала нас есть любимую Аллину шарлотку с краснобокими дачными яблоками. Я почти вижу их, рассыпаны по столу. Сестренка катает одно в ладошках.
Сейчас придут Янни и папа, уже звучат шаги. Вот входят. Постараюсь получше – увижу картинку четко, лица перестанут плыть туманом, собираясь и раскалываясь на отдельные черты.
Сейчас, еще немного. Мне нужно только сосредоточиться. Ведь так работает магия, правда? Сейчас я все исправлю. Сейчас…
– Калеб? У меня что-то с рукой… – шепот за спиной. – Кажется, я поранился, но я не помню…
Я открываю глаза.
Сейчас три часа ночи, и нам стоит убрать кровь с пола, пока она окончательно не засохла.
***
Мы попрощались в тот же вечер. Они приехали с дачи, уставшие и шумные, суетливые, насквозь пропахшие жженой листвой и поздним виноградом. Янни успел уйти и вернуться. Показать кулек, в котором болтался грязно-зеленый ком леденцов забвения.
– Их зачаровывают по-разному. Можно стереть воспоминания о конкретном времени или событии. Но мы не сколько сотрем, мы изменим, – он давно перестал плакать, но кожа вокруг глаз оставалась болезненно-красной. Облизал губы, коротко и криво улыбнулся, глядя куда-то мне в плечо. – Я сам придумал, – пристально посмотрел на меня. – Кто мог подумать, что пригодится?
Я кивнул. Ты – мог, и подумал. Нужно спросить: как давно? Но я спросил:
– Как это работает?
Он выпрямился и расслабил плечи:
– Они должны съесть по кусочку, после их выключит ненадолго. Тогда нужно назвать каждого по имени и все… Можно рассказать любую историю. В общих чертах. Сознание заполнит пробелы. Они сами додумают детали и не заметят нестыковок, – Янни поежился: в настежь открытое окно задувал осенний ветер, занавески взлетали до потолка. Я спрятал ладони в рукавах толстовки. – Мы скажем, что делать дальше. Они воспримут наши указания как свой порыв.
– Мы поступаем правильно, – сказал я потому, что должен был так сказать. Янни обхватил себя руками и дернул подбородком: да.
Они должны были уехать. Мы – остаться. Они – забыть, мы – помнить. Все просто. Даже заклинание простенькое, в несколько слоев. Кулек в центре стола подпрыгнул, ком раскололся острыми частями. На целлофане проступила рыжая влага, позже оставившая на пальцах саднящий блеск. Готово.