Толпа встретила меня гвалтом, вслед за этим наступила тишина, затишье, полное глубокого значения. Затишье разродилось десятком голосов. Мужчины с записными книжками в шеренге передо мной:
— Дженкинс, «Толидо блейд»{15}!
— Харлан, «Цинциннати ньюз»!
— Макгрудер, «Дейтон таймс»!
— Кори, «Зензевилл рипабликан»!
— Джордан, «Кливленд плейн дилер»!
— Кармайкл, «Колумбус ньюз»!
— Мартин, «Лайма геральд»!
— Райан, «Акрон уорлд»!
Это была фантасмагория — словно взбесилась какая-то карта Огайо, перепутались мили, города устроили чехарду. В голове у меня помутилось.
И снова наступила тишина. Я заметил какое-то волнение в середине толпы — вроде волны или водоворотика в гуще или полоски прилегшей пшеницы под порывом ветра.
— Что вам надо? — крикнул я загробным голосом.
И полтысячи глоток откликнулись хором:
— Где Косгроув Харден!
Все открылось! Вокруг меня роились репортеры — просили, угрожали, требовали.
— …ловко скрывали… никакой утечки… прибыльная затея… он даст нам интервью?.. позовите старого мошенника…
Затем этот странный водоворотик в толпе достиг веранды и улегся. Из гущи народа энергично выпростался высокий молодой человек с соломенными волосами и худыми ногами-ходулями, и десятки услужливых рук подтолкнули его ко мне. Он поднялся на веранду — поднялся по ступенькам…
— Кто вы? — крикнул я.
— Звать Элберт Уилкинс, — сипло ответил он. — Это я рассказал.
Он сделал паузу и приосанился. Это был миг его славы. Он был бессмертным посланцем богов.
— Я узнал его в первый же день, как он приехал. Понимаете… понимаете…
Мы все подались к нему.
— У меня его расписка на три доллара восемьдесят центов. Проиграл мне в покер — пусть отдаст деньги!
Я издатель. Я издаю любые книги. Я ищу книгу, которая разойдется в пятистах тысячах экземпляров{16}. Сегодня мода на медиумические. Я лично предпочел бы что-то ярко материалистическое из жизни фешенебельных клубов и мрачных женщин-апашей… или что-нибудь о любви. Любовь — это верное дело, для любви требуется живой.
«Кошмар», как говорится в сопроводительной записке Гарольда Обера, «история, безусловно, весьма неправдоподобная, но хорошо рассказанная». Действие этой фантазии разворачивается в психиатрической клинике; здесь есть и родственные связи (несколько братьев проходят лечение вместе, а среди врачей имеются отец и дочь), и обычный сюжет о том, как молодой человек находит себе девушку.
К 1932 году Фицджеральд уже прекрасно знал, как устроены даже самые элитные и прогрессивные частные клиники для душевнобольных. Впервые Зельду госпитализировали в 1930-м в Европе, а с февраля по июнь 1932-го она была пациенткой в клинике Фиппса в Балтиморе. В основе «Кошмара» лежит вопрос, кто «нормален», а кто нет — как определить, что человек находится в здравом рассудке, и сколь многое зависит от того, кто это определяет. Конечно, рассказывая, как психически здоровый герой спасается от криводушных злодеев и находит свое счастье, Фицджеральд воплощал на бумаге и свои тайные желания.
«Кошмар» отвергли «Колледж хьюмор», «Космополитен», «Редбук» и «Сатердей ивнинг пост» — все эти журналы печатали сочинения Фицджеральда регулярно и с большой охотой. Сами их отказы придают этой новелле дополнительный интерес: в 1932 году поклонники Фицджеральда ждали от своего любимца совсем другого, что соответственно влияло на мнение редакторов. Времена были довольно мрачные, и от Фицджеральда хотели таких рассказов, где не было бы недостатка в деньгах и лунном свете. Деньги и впрямь важны для развития сюжета: братья располагают немалым состоянием, которым хочет завладеть один из руководителей клиники, но описания больных и ухода за ними не прельстили редакторов, желающих видеть в Фицджеральде лишь поставщика остроумных историй о соблазнительных юных героинях. В апреле 1932 года он грустно, но покорно писал Оберу: «Кошмар» никогда, никогда не принесет денег — хоть в грустную пору, хоть в счастливую». В июне 1936 года Фицджеральд сообщил, что этот рассказ еще при нем, но он «ободрал его как липку», перенеся оттуда в роман «Ночь нежна» почти все лучшие фразы и выражения. Машинописный экземпляр рассказа с карандашными поправками автора оставался в семейном владении до 15 июня 2012 года, когда был продан в Нью-Йорке на аукционе «Сотбис».