Малышка продолжает тихо плакать, увлажняя слезами мою рубашку. Она так доверчиво обняла меня за шею и положила руки на плечи. Непривычно. Несколько неуютно. Я не знаю, куда деть руки и что говорить. Поэтому просто молчу, медленно двигаясь в сторону дома. Осознаю, что девочка уснула, только переступив порог.
Решаю отнести ее в спальню, передавая в руки няне. Зарина пропускает няню с драгоценной ношей и выходит из спальни, смотря на меня со страхом напополам с радостью.
— Пап, а можно я буду наедине называть Альбину Лизой? — спрашивает с искренней детской непосредственностью. — Я назвала ее Альбиной и достала бумагу и ручку, а она куда-то убежала. Я хотела ее найти, но пришлось сидеть в комнате, потому что мама так сказала.
— Не думаю, что это разумно. Так мы только запутаем твою сестру. Мы с твоей мамой так долго искали Альбину и привыкли ее так называть.
— Искали? — удивляется девочка. — Но вы никогда не рассказывали, что у меня есть сестра и что она потерялась.
— Мы не знали, что найдем ее, поэтому не рассказывали тебе, — объясняю тихим размеренным голосом. Я уже выдавал короткую версию придуманных событий обеим девочкам, но Зарина очень дотошная, она всегда хочет знать всё досконально. Любит повторять вопросы и слушать одни и те же ответы.
— А-а-а, понятно-о, — тянет моя необычайно говорливая сегодня девочка. — Пап, а можно задать вопрос?
— Конечно, дочь, задавай, — поощряю малышку, внимательно изучая ее повадки. Когда она наедине со мной, у нее так живо двигаются руки, мимика активная. В присутствии матери она будто сникает. Почему я раньше этого не замечал?
— Альбина сказала, что ее мама — это моя мама, потому что не бывает, чтобы близнецов родили разные мамы. Пап, я запуталась… — опускает глаза и смотрит в пол, закусывая губу.
— Давай, наконец, сядем? — предлагаю я, и дочка усаживается на спинку кресла, тогда как я занимаю его. Это наше с ней любимое место в небольшой нише в коридоре. Когда няня готовит комнату ко сну, мы какое-то время сидим так и обсуждаем день. Правда, это случается редко, в чем, конечно же, моя вина. Слишком много работаю.
Обнимаю ее со спины и начинаю объяснять:
— Нет, Зарина, ты должна слушать только меня и маму. Твою настоящую маму. Альбина жила с другой женщиной и думает, что это ее мама. Так бывает, когда с рождения живешь с кем-то. Тогда сложно принять другого человека. Но у Альбины со временем получится. Ты же ей в этом поможешь?
— А если у меня не получится? Вдруг она снова сбежит? — спрашивает, дергая мой рукав.
— Всё получится, ведь вы же сестры. И она не сбежит, я позабочусь об этом.
— Тогда поговори и с мамой, чтобы она не обижала Альбину. Она сегодня на нее кричала, поэтому она сбежала, подумала, что мама плохая и будет ее обижать, — выдает бесхитростно резонный вывод.
— Если мама кричит, это не значит, что она плохая, Зарина, — качаю головой, чувствуя внутреннее сопротивление оттого, что защищаю Диляру. Но как иначе? Она — мать.
— Почему она кричит?
— Потому что ситуация сложная. Маме трудно.
— Папочка… — начинает она фразу, но вдруг делает большие глаза и спрыгивает с колен, встает столбиком и смотрит на Диляру, оказавшуюся возле нас.
— Ты почему не в постели? — строго спрашивает жена, сжимая в руке смартфон с горящим экраном. Недоброе предзнаменование. Смотрю на горящие злостью глаза жены и понимаю без слов: она увидела в интернете статью про аварию.
Глава 12
— Только из уважения к твоим родителям и чтобы не пугать девочек, я не стал устраивать сцен, когда ты повысила голос, — расставляю все точки над «i», как только закрывается дверь комнаты Диляры, отсекая от нас весь внешний мир и погружая в мрачную атмосферу безысходности.
Ощущаю ее физически, это просто есть — и всё тут. Давно не был в ее комнате. Бросаю взгляд на неряшливо заправленную кровать, разбросанные по трюмо мелочи: использованные салфетки, какие-то пудреницы, тюбики… На спинку стула в беспорядке накинуты вещи. Сама Диляра уже в домашнем халате, темно-бордовом, обрисовывающем складки на полном теле. Сложив пухлые руки на объемной груди, жена недовольно кривит губы.
— А как они нас будут уважать, если не показать, кто тут главный? Я должна была поставить наглую девчонку на место, — передергивает плечами и морщится. Набирает воздуха для нового всплеска возмущения: — И я что, кричала? Повысила немного голос. Не вижу проблемы. Хочешь сказать, я истеричка?
— Не перекручивай, — тяжело вздыхаю. — Давай поговорим спокойно. Уверен, можно и без крика донести до детей информацию. Тем более сейчас у них такой сложный период. Мы не должны их пугать.