Однако, невзирая на все внешние знаки стабильности, Кобейны продолжали
вести хаотичную жизнь, которую вели всегда. Их сиэтлский дом сочетал в
себе атмосферу экспериментальногоо искусства, присущую жилищу Курта в
Олимпии, с атмосферой наркотического загула, свойственную их квартире в
Лос-Анджелесе. Один угол дома, обозначенный как <комната для хлама>, был
забит книгами, газетами, разлагающейся пищей, пустыми бутылками и частями
гитар. Там стоял также буддистский алтарь Кортни. Пол был усеян бычками,
<золотыми> и <платиновыми> дисками и их коробками. Одна из спален была
превращена в художественную студию, совмещенную со складом жестяных банок
и битой посуды. Курт обычно проводил время за кухонным столом, занимаясь
собиранием анатомического манекена.
Свидетелями наиболее бурных проявлений семейной жизни Кобейнов
становились их соседи. Так, по воспоминаниям одного из них, однажды ночью
Курт выскочил на крыльцо и с криками стал швырять одежду Кортни на улицу.
В другой раз он набросился на собственную машину с монтировкой и разбил
ветровое стекло, после чего, <словно бык>, ринулся к озеру. Вызываемая
соседями полиция посещала беспокойную пару с периодичностью примерно два
раза за пять недель. Впрочем, через год Кобейны купили собственный дом, и
тихая улочка зажила своей обычной жизнью.
9 апреля НИРВАНА дала свой первый за полгода концерт в Соединенных
Штатах. Это было благотворительное выступление в Cow Palace в
Сан-Франциско, весь сбор от которого в размере пятидесяти тысяч долларов
пошел жертвам изнасилований во время войны на Балканах. На
пресс-конференции Крис прочувствованно говорил о тяжелом положении
балканских женщин и, поддержанный Кортни, настаивал, что <смысл панка>
заключается в том, чтобы <дать возможность женщинам жить собственной
жизнью>.
Курт не принимал никакого участия в политических декларациях.
По-видимому, он был просто рад представившейся возможности поиграть.
Концерт открылся <Rape Me> и включал в себя семь других новых вещей,
записанных в феврале на Pachyderm Studios. Выступление прошло с большим
подъемом и завершилось традиционным нырянием Курта в ударную установку.
Между тем физическое и умственное здоровье Кобейна продолжало неуклонно
ухудшаться. В конце 1993 года он чуть было не бросил пить, однако в
остальном дело обстояло еще хуже. Практически каждый вечер, если он был в
Сиэтле, Курта можно было увидеть у заброшенного дома на Гарвард-авеню,
где он покупал героин. Он по-прежнему непрерывно курил марихуану и обычные
сигареты и редко ел.
Хотя друзья предпочитали об этом не говорить, всем было ясно, что Курт
стал психически неустойчивым. <Он был испуган, ему казалось, что люди
преследуют его, что его разговоры прослушиваются>, - вспоминал близко
знавший Курта репортер Фрэнк Халм. Когда в дом на Лейксайд-авеню пришли
монтеры с телефонной станции, Курт закрылся на цокольном этаже, опасаясь,
что это пришли за ним <агенты>. Кроме того, у него развился любовный бред,
и он отправил одной юной студентке-художнице семь или восемь любовных
посланий с предложением встретиться с ним в одном из сиэтлских отелей.
Когда девушка отказала, он стал звонить ей по десять раз на дню, провожал
ее до дома и в заключение послал ей кирпич, завернутый в бумагу с
запиской: <Я не одержим тобой. Я просто хотел поговорить с тобой о
концептуальном искусстве>.
Возможно, в основе странного поведения Курта лежал его давний страх
перед старостью, сопряженный с осознанием того, что в двадцать шесть лет
его лучшие годы уже остались позади. И хотя миллионам людей все еще
нравилась музыка НИРВАНЫ, росло число тех, кто считал их фирменную смесь
апатии и ярости устаревшей. Среди поклонников группы было немало и таких,
кому просто надоел беспросветный мрак гразджа. Таким образом, Курт мог
вполне реально опасаться потери своей аудитории.
<Большая часть его проблем была связана с творческим кризисом, -
рассказывал один из друзей Курта. - В музыкальном плане это был скорее
закат, чем рассвет>. Курт стоял у истоков гранджа и в большей степени, чем
кто-либо другой, мог считаться его создателем. Он воспользовался
преимуществом писания на доске, пока она была еще практически чистой.
Теперь НИРВАНЕ приходилось конкурировать со множеством новых групп, и это
деморализовывало Курта. Всем было хорошо известно, что группе понадобилось
почти два года, чтобы выпустить альбом с новым материалом. Ходили
постоянные слухи о ее распаде. Крис открыто говорил о возможности сольной
карьеры, а сам Курт признавался, что хочет основать независимую фирму,
<чтобы записывать уличных бродяг, людей с физическими недостатками и
умственно неполноценных>.
Другим мучительным для Кобейна моментом явилось осознание им своей
трансформации из бунтаря в то, что он больше всего ненавидел - богатую
знаменитость. Ему приходилось постоянно убеждать себя в том, что его слава
вполне заслуженна, и в этом мало кто из окружающих мог его понять.
2 мая 1993 года Курт вернулся домой на Лейксайд-авеню бледным, дрожащим
и нетвердо стоящим на ногах. Позднее вечером, во время семейного обеда, на
котором присутствовали его мать и сестра, состояние Кобейна настолько
ухудшилось, что Кортни вынуждена была сделать мужу инъекцию бупренорфина
(запрещенного препарата, используемого иногда для откачивания
передозировавшихся героином) и дать ему еще кучу разных таблеток, чтобы
вызвать рвоту. После того как приехали медики и полиция, Курт был
отправлен в больницу, откуда, впрочем, его вскоре выписали. Полиции Кортни
сказала, что такие случаи происходили и раньше.
4 июня полиция вновь была вызвана в дом Кобейнов. Согласно протоколу,
<подозреваемый Курт Кобейн и потерпевшая Кортни Лав вступили в спор из-за
хранящегося в доме оружия. Потерпевшая Кортни заявила, что выплеснула в
лицо подозреваемому Курту стакан сока, в ответ на что подозреваемый Курт
толкнул ее. Потерпевшая в свою очередь толкнула подозреваемого, после чего
подозреваемый повалил потерпевшую на пол и стал душить ее, оставив
царапину>. Позднее Кортни утверждала, что драка завязалась из-за
<суицидального> пристрастия Курта к наркотикам. Курта арестовали и
поместили в окружную тюрьму, откуда он был выпущен через три часа под
залог в 950 долларов.
Утром 23 июля в Нью-Йорке Кортни услышала грохот в ванной комнате
отеля, где они с Куртом остановились. Открыв дверь, она обнаружила Курта
без сознания. Спустя считанные часы после того как его откачали от
очередной передозировки, Курт уже был вместе с группой на сцене в
Роузленде. Несмотря ни на что концерт прошел успешно, хотя состояние Курта
не укрылось от бдительных журналистов, один из которых написал позднее,
что Курт <выглядел как человек, собаку которого только что задавила
машина>.
Следующие три дня Курт провел, давая интервью в Нью-Йорке. На вопрос
корреспондентки журнала <Face>: <Думает ли он, что может жить вечно?>,
Курт ответил: <Конечно. Я думаю, когда ты умираешь, ты совершенно
счастлив, и твоя душа где-то продолжает жить, и существует эта позитивная
энергия. Я совсем не боюсь смерти>. Другому корреспонденту Курт сказал: <У
меня всю жизнь были суицидальные намерения. Я просто не хочу умирать