Звонит телефон.
Это муж: он обычно в это время звонит. Я сейчас… (Берет трубку.) Але? Да. Что?.. Пошел на хрен, дерьмо собачье! (Взбешенная, швыряет трубку на рычаг. Глядит с виноватой улыбкой на соседку.) Извините за неприличные слова, но по-другому с ним нельзя. (Вся на нервах, возобновляет работу.) А? Да никакой это не муж. (В бешенстве.) Откуда я знаю, кто! Телефонный хулиган, сволочь он — вот кто! Звонит тысячу раз на день, гадости говорит… Таких слов и в словаре-то нет. Я специально смотрела в большом словаре — нет таких слов! Кто-то из здешних, из соседей… Больной? Мне вот так хватает одного больного в собственном доме. Я не сестра милосердия для всех развратников в Италии!
Снова звонит телефон.
Вот, опять звонит! Сейчас я ему скажу пару ласковых… Он у меня заткнется. (Берет трубку.) Але, это ты, сволочь?! Учти, мой телефон прослушивается в полиции, и если ты… (Внезапно изменив тон.) Привет… (Соседке, прикрыв трубку рукой.) Это муж! (Сильно смутившись, в трубку.) Я не тебе, дорогой… я думала… Кто-то все время звонит, тебя спрашивает! Ругается жуткими словами, говорит — ты ему деньги должен… Чтобы его отшить, я и сказала про полицию. (Вдруг удивившись, и далее, удивляясь все больше.) Я? Конечно, дома. Альдо, я, честное слово, — дома. Ты чей номер-то набрал? Ну, если я ответила, то где я, по-твоему?.. Никуда не выходила. Как я выйду, если ты меня запираешь в доме на ключ?! (Соседке.) Синьора, понимаете, мой муж… (В телефон.) Але… Ни с кем не говорю. Да, я сказала «синьора», но это я сама себя нарочно так называю: «синьора»… Дома — никого… Да, твой брат, само собой, но он в другой комнате… Да, мальчик спит… Да, я его покормила… Да, он пописал… (Раздраженно.) Да, твой брат тоже!
(Стараясь не выйти из себя.) Я не злюсь. Просто сообщаю, что в доме все пописали!.. Так, будь здоров… Я всем довольна, Альдо, я просто счастлива. (Все более заводясь.) Вот глажу белье и катаюсь со смеху от счастья… Я же говорю, от счастья. (Кричит.) Счастливая я-а-а!!! (Бросив трубку, испускает вопль ненависти по адресу телефона; напряженно насупившись, глядит несколько мгновений на соседку, затем, овладев своими нервами, молча посылает ей широкую улыбку.) Вот… Пришлось наврать… Нет, про эту телефонную сволочь он не знает; если я скажу, мне же и попадет!.. Естественно, не виновата, но он скажет: раз они ко мне лезут, значит чувствуют, что мне приятно, и возбуждаются. Возьмет и отключит мой телефон… Он и так держит меня взаперти… Как арестантку! Утром уходит и запирает… По магазинам? Сам бегает. (Вновь принимается за глажение.) Нет, мало ли, конечно позванивает— на всякий случай. Но что, собственно, может произойти — семья у нас спокойная… (Внезапно, устремив взгляд выше, прекращает гладить. Пытается прикрыть грудь: левую какой-то тряпочкой, правую утюгом — мы укажем в какой именно момент она прижмет утюг к груди. Очень высоким голосом.) Я тебя вижу! (Соседке.) Извините, пожалуйста. (Тайному наблюдателю.) Можешь не прятаться. Я вижу — вон твой бинокль — блестит на солнце! (Прижимает к груди утюг и тут же с воплем отстраняет его.) А-а-а!.. Грудь!.. Прогладила!.. Синьора, вам не видно, а он в том окне, сверху, прямо над вами. Э-э. Вылупился! Мне здесь только извращенцев не хватало! Дожили — простая женщина у себя дома не может спокойно погладить белье… в неглиже. Что мне теперь — по дому в пальто ходить? (Кричит соглядатаю.) А?! Может, еще шапку напялить… ушанку? И лыжи?! Я ведь на лыжах не умею — грохнусь, переломаюсь вся, как мой деверь!.. (Соседке.) Полицию? Нет, этих даром не надо. Знаете, что будет? Приедут, составят вот такой протокол. Все подробно напишут: до какого места я была голая или до какого места одетая… В собственном доме. Потом скажут, что я сама провоцировала этого психа эротическими танцами. В конце концов меня же и привлекут к ответственности за непристойные действия в частной квартире, доступной для всеобщего обозрения! Нет уж, сама справлюсь. (Срывает со стены большое охотничье ружье и целится в соглядатая. Кричит.) Я убью тебя, сволочь!.. (Разочарованно.) Сбежал. Как увидит ружье — сразу прячется, заячья душа. Выходи, мерзавец, со своим биноклем!.. (Кладет ружье на стол. Обращаясь к соседке.) Смеетесь? Я похожа на сумасшедшую, да? Но лучше сойти с ума, чем жить, как я жила раньше — напичканная лекарствами — седуксен, веронал, тазепам. В отчаянии я вообще заглатывала все подряд таблетки, какие находила в аптечке, даже детские, от глистов!.. А три месяца тому назад резала себе вены. Да, вены. (Демонстрирует запястье.) Вот, смотрите — шрам до сих пор. Видите?.. Нет, синьора, про вены рассказывать не буду. Это очень личное. Не могу. Мы ведь с вами не знакомы. (Резко меняя интонацию.) Рассказать?.. Нет, нет, и так уже весь ваш дом слышал, что я тут болтала. Выговорилась, и ладно… Это печальная история. Все произошло из-за одного мальчика на пятнадцать лет моложе меня… а выглядел он еще моложе, чем был… робкий, смущенный, нежный, ранимый… Да сойтись с таким — это же грех великий! Грех!.. А я сошлась… Как — что сделала? Сошлась. Легла в постель с мальчиком! И знаете, что самое ужасное? Мне не было стыдно… Наоборот, я радовалась! Пела и плясала с утра до ночи… А ночью — плакала. «Развратница» — кляла я себя.