Меня разбудил голос. Твердый и уверенный. Громкий, но не кричащий:
- Несколько разрывов. Многочисленные ушибы и ссадины. Вывихнутая челюсть. Состояние средне - тяжёлое, но стабильное. Девочка молодая, поправится.
Я открыла глаза: я лежала в кровати, рядом стоял врач в белом халате, держа в руках какую - то папку, рядом на стуле сидела мама. Её красные глаза и осунувшееся лицо источали боль и горе. В свои сорок она итак выглядела намного старше: работа без выходных, постоянные пьянки отца оставили на её когда - то очень красивом лице неизгладимые отпечатки. Сейчас же она выглядела ещё старше, как - то по-старчески сгорбилась, будто все проблемы реальным грузом давили на её плечи, прижимая к земле. Мне так стало жаль её, в горле встал ком и мгновенно пересохло во рту, но кое - как я смогла выдавить:
- Мамочка, все будет хорошо... - и подняла руку от простыни, пытаясь дотянуться до ее сухой, сморщенной руки.
Врач бодро кивнул головой:
- Я же говорю Вам - недельку у нас побудет, и домой!
Мама сползла со стула, встав на колени перед кроватью, взяла мою руку, прижала к своей щеке, и я почувствовала слезы, катившиеся по ней:
- Прости меня, доченька... Не углядела... Не уберегла... - шептала она, целуя мою руку, утыкаясь лицом в больничную простынь. Врач вышел, тактично оставив нас наедине. Мы обе плакали, жалея друг друга.
И мне вдруг стало отчётливо понятно, что свой аттестат зрелости я уже получила.
Мама пробыла у меня до вечера. Кормила меня с ложки, как маленькую, хотя я
сама могла прекрасно двигать руками. Кроме ноющей боли во всем теле и запрете садиться в ближайшие дни, все было как обычно.
Мама рассказала мне о том, как меня подобрала попутка на дороге, перед самым въездом в город, всю грязную, в пятнах крови и порванной футболке. Как меня привезли в больницу. Как я пробыла целые сутки без сознания. Как она переживала за меня, дежуря у моей кровати всю ночь, каждую минуту прислушиваясь к моему дыханию. Как приходили менты: нахамили ей, сказав, что лучше надо за детьми смотреть. И ушли, сказав, как приду в себя - написать заявление. Для дела нужно. Просто вложить, так как привлекать уже некого: пока опрашивали Быка, проводя дознание, откуда у него огнестрельная рана, пришла сводка, что в пятидесяти километрах от города на огромной скорости джип, снеся защитные ограждения, вылетел с дороги и врезался в дерево. Машина выгорела дотла. Со всеми, кто был в ней. Видимо, от этих известий Бык осмелел, ну и рассказал, как было всё на самом деле...
- Дочка, перестала бы ты с такой компанией общаться? - глядя на меня выплаканными глазами, грустно проговорила мама, - Ты у меня такая лапочка... А у них ведь нет будущего. Умоляю, не повтори мою судьбу! Все мои старания направлены на это... Да, я виновата: за работой своей да заботами я совсем потеряла связь с тобой, стараясь получше одеть да повкуснее накормить. В итоге чуть не потеряла самое главное - тебя саму...
Скормив мне на ужин больничную еду, она ушла домой. Ей тоже не помешает отдохнуть и выспаться, подумала я.
Каждый день она приносила мне что - нибудь вкусное, и мы болтали с ней, как две задушевные подружки. Она рассказывала мне свои любовные истории из юности: какие раньше были кавалеры, не то, что нынешнее племя! Истории, произошедшие на ее работе. Говорили о моем предстоящем выпускном. Какое будем покупать платье, где делать прическу, понадобятся ли туфли, или подберем из того, что у меня есть. Мама сказала, что звонили со школы - учительница наша классная, спрашивала о моём состоянии. Подруг в классе у меня не было. Дворовым было глубоко плевать на меня, даже Бык ни разу не зашел. Поэтому кроме мамы, посетителей у меня не было.
На восьмой день меня выписали из больницы. Мама уговорила врача продлить
больничный на несколько дней больше положенного, чтобы я могла побыть дома. Эти дни мы решили посвятить походам по магазинам: подобрать платье и что-нибудь летнее, какие-нибудь платьица. А то в последние годы я давно уже не вылезала из маек и джинс.
Во время наших прогулок по магазинам я не раз замечала у мамы задумчиво - печальный взгляд: видимо, она хотела узнать подробности той ночи, но безумно боялась начать этот разговор, чтобы не бередить мои едва зажившие раны, и не тревожить свое материнское сердце. Дома нас встретил отец. Я была обижена на него: мог бы и прийти ко мне в больницу хоть раз. Все - таки я - единственная дочь у него. Он был немного небрит, заметно помят, и от него сильно пахло перегаром. Он стоял в прихожей, одетый в свои вытянутые на коленках треники и грязную майку, оперевшись на косяк двери в кухню.