Реакция советологического сообщества как внутри правительства, так вне его на враждебную Москве риторику Рейгана была основана на опасении, что ткань взаимного сотрудничества, с таким трудом сотканная в период разрядки напряженности, будет повреждена и отбросит отношения двух стран за пределы, откуда нет возврата. Сторонники разрядки настолько привыкли к символическим и в значительной степени бесполезным встречам на высшем уровне и переговорам по ограничению вооружений, что отказ Рейгана в его первый президентский срок участвовать как в тех, так и в других был с их точки зрения преддверием полного нарушения равновесия сил (воображаемого), которое так кропотливо создавалось после смерти Сталина. Месяц спустя после избрания Рейгана Бернард Фельд, профессор Массачусетского технологического института и редактор «Бюллетеня американских ученых — атомгциков», заявил, что его издание решило подвинуть стрелки часов на обложке, символически показывающие приближение конца света, с семи до четырех минут до полуночи, потому что «по мере того как 1980 год подходил к концу, мир, казалось, двигался неуверенно, но неумолимо к ядерной катастрофе»[43]. Это означало, что те самые ученые, которые дали нам атомную бомбу, считали, что вероятность Армагеддона находилась в пределах 0,0028 процента, что в километровом масштабе соответствовало 2,8 сантиметра.
Шум, поднятый напуганными «экспертами», не имел реальных оснований. У них не было ни малейшего понятия о том, какие люди управляли Советским Союзом, что двигало ими и к чему они стремились. Когда двадцать лет спустя читаешь их «Бюллетень», создается впечатление, что он был написан кучкой истерических невежд, которые разбирались в физике, но мало в чем еще. Незнание истории и отсутствие воображения формировало у них убеждение, что советские лидеры были движимы паранойей, вызванной столетиями вторжений (мнимых), и что главная задача американской дипломатии заключалась в том, чтобы постоянно успокаивать их, поэтому делался упор на встречи на высшем уровне и на переговоры по контролю над вооружениями. Бытовало мнение, что чем более сурово относиться к русским, тем более упрямыми и агрессивными они станут.
В июне 1982 года меня посетил канадский посол в Москве Роберт А. Д. Форд, который выразил такого рода общепринятые взгляды, надеясь убедить меня, что наша политика по отношению к Советскому Союзу была в основе своей неправильной. «Наилучшая политика, — уверял он меня, — должна убедить советское руководство, что Соединенные Штаты не желают развала режима и распада империи. Только такая политика имеет шанс убедить Москву сократить военные расходы и заняться своими внутренними преобразованиями»[46].
Каждая сентенция в этом высказывании оказалась ошибочной. Это был пример «зеркального отражения» в самом худшем его варианте. Я не слышал о том, чтобы посол Форд или какой — нибудь другой дипломат, имевший такие взгляды, когда — нибудь отказался от них или признал, что он ошибался.
В наши дни трудно понять те страсти, которые порождали переговоры по контролю над вооружениями. Это было непосредственным результатом активно распространяемого Москвой мнения, что в ядерный век единственное, что имело значение, — это избежать войны; следовательно, не нужно чинить препятствий коммунистической деятельности в любой части мира, потому что не делалось ничего, кроме поддержки стихийных местных движений за социальную справедливость и/или национальное самоопределение. При поддержке западного либерального общественного мнения Москва настаивала на том, что переговоры по контролю над вооружениями были альфой и омегой отношений между Востоком и Западом. Ничто другое не имело значения. На самом же деле эти переговоры были пустым ритуалом — для внушения напуганному обществу, что они уменьшали угрозу ядерной войны и таким образом склоняли Запад быть более уступчивым Москве.
Если рассуждать беспристрастно, позиция лобби по контролю над вооружениями основывалась на явном противоречии. Те же самые люди, которые, чтобы предотвратить наше наращивание вооружений, настаивали на том, что ядерное превосходство не имеет никакого смысла, считали необходимым уменьшить наш ядерный арсенал. С одной стороны, они изображали ядерное превосходство как нечто бесполезное на том основании, что обе стороны уже имеют арсеналы, достаточные для того, чтобы уничтожить жизнь на земле сто и более раз. А с другой — утверждали, что прекращение наращивания этих арсеналов делало мир более безопасным. Каким образом? Почему мы должны чувствовать себя в большей безопасности, если вместо того, чтобы быть уничтоженными сто раз, у нас была бы перспектива уничтожения «только» пятьдесят раз? Или десять раз? Эта логика не имела никакого смысла, но миллионы людей тем не менее дали себя убедить, что переговоры по контролю над вооружениями делали завтрашний день более безопасным.