Судя по записям в дневнике, который я вел в течение двух лет работы в Вашингтоне, девять десятых рабочего времени правительства тратятся впустую, придавая ему сходство с буксующими колесами. Порой, однако, в критические моменты выпадает возможность действовать, и то, что человек тогда сделает, может сыграть большую роль. Такие моменты восхитительны. И, конечно же, я испытывал удовлетворение от осознания того, что внес некоторый вклад во внешнюю политику, которая помогла развалить Советский Союз, представлявший собой самую опасную и бесчеловечную силу во второй половине XX века. Я считаю, что Советский Союз развалился главным образом по внутренним причинам, то есть из — за неспособности коммунистов возвести прочное основание для режима, который нарушал все известные нам принципы природы человека и общественных отношений. Однако решимость Соединенных Штатов расстроить амбиции внешней политики Советского Союза сыграла большую роль в этом процессе. И здесь два президента внесли особый вклад: Трумэн в начале «холодной войны» и Рейган в ее конце. Идеологическое наступление Рейгана и его наращивание военной мощи напугало русских, они потеряли приобретенную в шестидесятые и семидесятые годы уверенность, что связали руки Соединенным Штатам. Такая потеря уверенности в себе стала главной причиной ошибок, которые они совершили в конце 1980‑х.
Лично я понял, что не приспособлен для работы в больших организациях. Мое чувство разочарования, мои многочисленные (хотя и неосуществленные) решения уйти в отставку объясняются главным образом тем, что, начиная с пятнадцатилетнего возраста, я привык изо дня в день к интенсивному интеллектуальному труду. Когда я берусь за перо или высказываюсь, то выражаю собственные мысли и чувства и свободен это делать в любое время. Я сам себе суверен. Мои подданные — это сотни тысяч слов в английском языке, которыми я могу командовать, как мне вздумается. Я всматриваюсь в них, и, если они меня не устраивают, я могу их выстроить в ином порядке. Но в правительстве, так же как и в любой другой большой организации, человек находится в положении адресата команд и начинает действовать только тогда, когда его начальники бросают работу к его ногам. Меня это чрезвычайно расстраивало, потому что зачастую мне умышленно не поручали какое — либо дело чиновники, которым не нравился я или мои идеи. И, конечно, все, что человек пишет или говорит, должно быть скоординировано или «пропущено» через начальство. Даже публичные выступления президента подвергаются тонкой цензуре.
Когда я впервые прибыл в Вашингтон, некоторые старожилы предсказывали, что я там останусь навсегда.
Однако у меня не было сомнений, что через два года я вернусь в Гарвард, что бы ни случилось. Моя уверенность была основана не только на глубокой любви к науке, но также и на отсутствии у меня стремления к власти, то есть того импульса, который приводит в действие политические амбиции. Власть дает психологическую компенсацию: она позволяет человеку, который не может управлять самим собой, управлять другими. Я не отрицаю тот факт, что мне было приятно внимание к моей персоне, когда я был в Белом доме, но власть как таковая не имела для меня никакой ценности. Поэтому совет, который я получил от Киссинджера, вошел в одно ухо и вышел в другое. Почему это должно было быть именно так, стало мне ясно, когда я читал Эрика Хоффера, одного их самых мудрых людей Америки XX века. В своем дневнике он писал: «Люди, не созданные для свободы, — те, которые не знают, что с ней делать, — алчут власти. Желание свободы характеризует «обладающий» тип личности. Такие люди говорят: оставьте меня в покое, и я смогу вырасти, выучиться и реализовывать свои способности. Жажда власти, по сути, характеризует «необладающий» тип личности. Если бы у Гитлера был талант и темперамент гениального художника, если бы у Сталина был талант стать выдающимся теоретиком, если бы у Наполеона были задатки великого поэта или философа, в них вряд ли развилась бы всепоглощающая страсть к абсолютной власти. Свобода дает нам шанс реализовать нашу человеческую и индивидуальную уникальность… те же, кто лишен способности достигнуть чего — либо в атмосфере свободы, будут стремиться к власти»[52].
Я стремился к свободе, а не к власти. И в первый день после окончания работы в правительстве я с восторгом записал в своем дневнике:
Фантастика! Сейчас девять двадцать утра, когда каждый день я обычно приходил на службу, и я как раз пришел в библиотеку Конгресса… Ошейник и поводок, на которых меня невидимо держали, исчезли.