Выход на пенсию
Когда сеешь, учись,
Когда жнешь, учи других, а зимой наслаждайся.
Уильям Блейк. Пословицы Ада
И в мире старцу утешенье Природа, мудрость и покой.
А. Пушкин. Руслан и Людмила
Легче начать автобиографию, чем закончить ее, когда жизнь течет, не оставляя четких вех.
Важным водоразделом в профессиональной жизни зрелого человека является выход на пенсию. По сложившейся традиции в Гарвардском университете профессора выходили на пенсию в возрасте шестидесяти шести лет. В редких случаях президент университета наносил визит профессору лично и просил его остаться еще на несколько лет. Затем эти правила были несколько смягчены. По достижении шестидесяти шести лет у каждого профессора был выбор: или преподавать на полной ставке еще два года, или на полставки — четыре года. Семидесятилетний возраст считался абсолютным пределом для активной службы. Однако в 1983 году конгресс принял закон, запрещающий обязательный уход на пенсию по достижении определенного возраста. Университеты освобождались от применения этого закона на десять лет. Это означало, что начиная с 1 июля 1993 года Гарвардский университет уже более не мог требовать, чтобы профессор, достигший семидесятилетнего возраста, уходил на пенсию. Благодаря удачному стечению обстоятельств, родившись И июля 1923 года, я подпадал под действие нового закона благодаря этим одиннадцати дням. Так что решение о выходе на пенсию оставалось за мной: по закону я мог бы преподавать столько, сколько хотел.
Я не стремился к выходу на пенсию и продолжал преподавать, но в конце концов решил оставить работу. Одна из причин — после семидесяти я обнаружил, что запас моей энергии тает. Припоминаю, что Сэмюэл Батлер писал где — то, что его старение выражалось в том, что он все чаще уставал. Преподавание с полной нагрузкой отнимало у меня энергию, необходимую, чтобы писать и заниматься другими делами, которые мне нравились. Конечно, существовало компромиссное решение, то есть преподавание на полставки. Но помимо того, что университет, и, по — моему, справедливо, это не приветствовал, получалось, что, как мне рассказал один из моих коллег исходя из личного опыта, на самом деле приходилось преподавать с полной нагрузкой за половину платы.
Во — вторых, преподавание одних и тех же курсов в течение сорока лет стало чем — то вроде рутины. Хотя я и перерабатывал много раз одну или несколько лекций, но общая структура курсов и их основной смысл оставались без изменения. Преподавание просто перестало быть привлекательным. Процесс стал более походить на представление, а не на размышления вслух, особенно на лекциях с большим количеством студентов.
И наконец, я был разочарован тем, что факультет отказался в мае 1995 года утвердить назначение на постоянную должность превосходного молодого специалиста по истории России XX века. Я поддерживал его кандидатуру, потому что считал, что в Соединенных Штатах он делал самую оригинальную работу по раннесоветскому периоду и различными способами ревизовал (в положительном смысле этого слова) преобладающую точку зрения на этот период. Я был возмущен этим решением не потому, что мое мнение не приняли во внимание, а потому, что факультет даже не удосужился прочесть какую — нибудь из его работ и отверг его кандидатуру бесцеремонным образом на основании негативного заключения небольшой комиссии, которая приняла решение исходя скорее из политических, чем из научных соображений. В частности, они полагали, что кандидат был «слишком неистовым» в своих взглядах на коммунизм и в своей критике ученых ревизионистской школы. Такой вердикт, а более всего то, как он был вынесен, убедили меня, что мое время пришло: коллектив уже был не сплоченным целым, для которого интересы факультета представляли высшую ценность, а скоплением отдельных людей, которые строили карьеру и преследовали частные интересы. В результате его репутация стремительно падала. Если, согласно рейтингу журнала US News and World Report, факультет традиционно занимал первое или второе место в стране, то к концу 1990‑х он опустился на шестое или седьмое место.
Я пришел к решению уйти в отставку во время прогулки в Чешаме солнечным летним днем 1995 года. Я прилег на лугу, посмотрел на небо и вдруг осознал, что время пришло: мне захотелось быть таким же свободным и беззаботным, как облака в небе надо мной. Я отложил сообщение о своем решении декану и председателю факультета до 27 октября, то есть до годовщины нашего отъезда из Варшавы, первого важного поворота в моей жизни. Я прочитал свой курс в последний раз в 1995–1996 учебном году и стал заслуженным профессором в отставке с 1 июля 1996 года. Факультет устроил для меня прощальный ужин. Великодушно были приглашены все мои бывшие аспиранты, некоторые приехали лично, а другие прислали письма. Конечно, как и принято в таких случаях, выступления были хвалебными. Но поскольку почти все они ценили меня за ту свободу, которую я предоставлял им в выборе тем диссертаций и за мое отношение к ним, я чувствовал, что похвала означала больше, чем просто формальность.