У меня есть еще одна причина для того, чтобы восстановить в памяти мое прошлое. Ведь если я и не пережил холокост, то по крайней мере оказался среди тех, кому посчастливилось избежать его. Это может звучать странно из уст профессионального историка, но я всегда испытываю волнение, касаясь прошлого, — не прошлого других, а своего собственного, а также близких мне людей. Мне трудно смириться с тем, что люди, которых я знал, и события, участником или свидетелем которых был, исчезли, словно их никогда и не было. Но особенно трудно смириться с тем, что я остался, вероятно, единственным хранителем памяти о многих людях, которых уже давным — давно нет в живых. Многие мои близкие и почти все школьные друзья бесследно канули в холокосте. Это ощущение угнетает меня, потому что кажется, что оно делает жизнь бессмысленной. Но именно это обстоятельство дополнительно возлагает на меня обязательство написать мемуары, чтобы память об этих людях не была безвозвратно утеряна.
Глава первая. Польша, Италия, Америка
Война
В четверг 24 августа 1939 года еврейская газета в Польше «Наше ревю», которую мы регулярно читали, опубликовала на первой странице ошарашивающее сообщение, что два ярых противника, нацистская Германия и Советский Союз, подписали пакт о ненападении. За месяц до этого события мне исполнилось шестнадцать, и я вернулся домой после прохождения трехнедельного курса по военной подготовке, который требовалось пройти всем гимназистам в течение их предпоследнего года обучения. Если бы все шло своим чередом, то через несколько дней я пошел бы в школу в выпускной класс. Но этому не суждено было случиться.
Отец пришел к выводу, что эта новость означала войну, и решил, что нам необходимо съехать с нашей квартиры, потому что дом, в котором мы жили, находился слишком близко к центральному вокзалу Варшавы и был вероятным объектом бомбардировки. Мы переехали в Констансин, курортный городок к югу от Варшавы, где сняли большую комнату на вилле и ожидали дальнейших событий. Власти приказали, чтобы в городе соблюдалась светомаскировка. Я помню, как вечером при свечах шла дискуссия между отцом и одним из моих дядей о том, будет ли война. Дядя придерживался мнения, что все зависит от Муссолини, что, однако, оказалось совершенно неверным, так как на самом деле военная машина Гитлера с благословения Сталина была готова к действиям на севере, на западе и на юго — западе Польши.
Городские власти призывали население, живущее в пригородах, копать траншеи для защиты от бомбежек. Я принялся за работу с энтузиазмом, пока хозяйка виллы не потребовала прекратить это занятие, потому что я повредил ее цветочные клумбы.
В 6.30 утра пятницы 1 сентября меня разбудил гул, раскаты которого надвигались издалека. Моей первой мыслью было, что это гром. Одевшись, я выбежал, но погода была ясной. Высоко вверху я увидел ровный строй серебристых самолетов, направлявшихся к Варшаве. Один единственный биплан (казалось, он был из дерева) резко поднялся им навстречу Грохот, который я слышал, был не громом. Это на Варшавский аэропорт падали бомбы, которые быстро уничтожили небольшие военно — воздушные силы, собранные поляками.
Несмотря на большое неравенство сил, положение Польши не было безнадежным. Прежде всего, у Польши были гарантии как от Англии, так и от Франции, что в случае нападения Германии они объявят ей войну. Французы также обещали полякам, что они немедля контратакуют на Западном фронте, чтобы отвлечь германские силы. Кроме того, поляки рассчитывали на нейтралитет Советов, что дало бы возможность их силам перегруппироваться и дать бой в восточной части страны, где вермахт не сумел бы окружить их с флангов. Они не знали, что французы не сдержат свое слово и что существовал секретный пункт пакта о ненападении между Германией и СССР, по которому русские получали восточную часть Польши.
Еще до наступления полудня мы услышали по радио, что началась война между Польшей и Германией и что войска противника пересекли границу во многих пунктах.
Мое отношение к войне было смесью надежды и фатализма. Как поляк и еврей, я презирал нацистов и ожидал, что с помощью союзников мы победим. Этот фатализм был основан на вере, которая присуща молодежи и тем взрослым, которые никогда не взрослеют: что бы ни случилось, так и должно было случиться. На практике это означало, что человек жил одним днем и надеялся на лучшее. Это чувство фатализма хорошо сформулировано в моем любимом выражении Сенеки: «Ducunt volentem fata, nolentem trahunt» («Судьба желающего ведет, а нежелающего тащит»).