Через месяц мы переехали из пансиона в комнату в центре города на Виа Раселла, 131, квартира 5. На этой улице в марте 1944 года итальянские партизаны напали на отряд немецкой военной полиции, в ответ немцы схватили первых попавшихся 335 гражданских лиц и расстреляли их в Ардеантинских пещерах. Это было убогое существование в неотапливаемом здании, почти как в трущобе. В письме к Бюргерам в январе 1940 года отец так описал нашу хозяйку:
Я вообще не сумел бы написать вам это письмо, если бы у моих ног не было электрического нагревателя. Я дрожу от страха когда думаю о том, что сделала бы хозяйка, если бы об этом узнала. Моего счета в американском банке не хватило бы, чтобы расплатиться с ней… Если бы я мог дать по физиономии этой неаполитанской ведьме, то сделал бы это с огромным удовольствием. Ее характер не так уж плох, но она говорит всегда на повышенных тонах, почти кричит; по утрам она особенно груба; у нее беззубая рожа и она как ведьма волочет хромую ногу; когда она берет в одну руку швабру, а в другую ведро, я хватаю пальто и выбегаю подышать холодным римским воздухом. Нашу жизнь здесь делает трудной именно квартира. Мы должны экономить и по этой причине живем довольно скромно.
К счастью, в марте мы переехали в более удобную квартиру на Виа Пьемонте.
С помощью польского посла отец раздобыл паспорта и транзитные визы для членов нашей семьи, оставшихся в Польше, и даже для моего друга Олека. Все это было отправлено различными путями в Варшаву.
Мы с Олеком регулярно переписывались, по крайней мере раз или даже два раза в неделю, иногда на польском, но обычно на немецком, чтобы письма быстрее проходили цензуру. Читая эти письма (а я их все сохранил), не чувствуешь, что в Польше происходило что — то необычное. Мой друг в основном жаловался на скуку, которую он пытался развеять, изучая греческий и итальянский, читая Пруста, Пиранделло и навещая друзей. Из его писем я делал вывод, что мое неожиданное удивительное исчезновение из оккупированной немцами Польши сделало меня в глазах моих друзей неким фантомом: они стали сомневаться, существовал ли я вообще. В начале апреля Олек получил все необходимые документы для выезда в Италию от венгерского туристического агентства «Ибуш». Он, а вернее его мать лихорадочно добивалась получения необходимых разрешений от германских властей. Для них имел значение каждый день, потому что мы не скрывали, что, получив американские визы, сразу уедем из Италии. Германское разрешение пришло, но к тому времени итальянцы прекратили выдавать въездные визы, а немцы закрыли венгерское туристическое агентство, которое оформляло их документы для путешествия. Так что Олек остался в Варшаве, и ему предстояло испытать все ужасы холокоста.
Несмотря на то что мы часто переписывались с нашими родственниками и вопреки увещеваниям поторопиться, из усилий отца ничего не получилось. По той или иной причине никто не приехал: большинство из них погибли, а те немногие, кто выжил, прожили недолго после войны. Они были вымотаны физически и эмоционально.
Отец особенно беспокоился о своей сестре Розе, ее двух сыновьях и о своей матери — вдове. Когда началась война, муж Розы, Израэль Пфеффер, уехал из Кракова в Восточную Польшу, но партнер уговорил его вернуться и заняться их общим делом, шоколадной фабрикой «Пи- щингер». Роза с двумя сыновьями поселилась в маленьком городке в Галиции. Когда русские оккупировали Восточную Польшу, Пфеффер оказался отрезанным от семьи, хотя время от времени присылал им деньги, которые зарабатывал, помогая немцам управлять фабрикой. Отец отчаянно пытался помочь им приехать в Италию. Он умолял деверя перевезти Розу с детьми в германскую зону оккупации, откуда они могли бы выехать за границу. В январе 1940 года отец встретился в Риме с неким господином Штикгольдом, который сообщил ему, что его сын во Львове знал, как перейти границу между советской и германской зоной оккупации в Польше. Отец телеграфировал своей сестре, чтобы она связалась с этим молодым человеком, которого я знал, потому что мы в детстве учились в одной школе. Если бы отец переговорил со мной по этому вопросу, то я бы посоветовал ему не связываться со Штикгольдом, потому что даже в детстве он пользовался дурной славой лжеца. Мошенник попросил мою тетю отдать ему драгоценности в уплату за переход границы. Наивная женщина так и сделала.
В конце февраля пришла телеграмма из Львова, что является свидетельством тесных отношений между Советским Союзом и фашистской Италией, так как советская цензура пропустила ее. Прочитав телеграмму, мать попросила меня отнести ее отцу, который обедал в любимом венгерском ресторане около фонтана Треви. В телеграмме было написано (по немецки): «Штикгольд исчез с деньгами, отложила поездку на три недели. Беспомощна и без средств. Телеграфируй Львов, что дальше». Читая телеграмму, отец побледнел и вскоре слег на несколько недель. Телеграмма означала смертный приговор его сестре, матери и племянникам. Его мать умерла естественной смертью в мае следующего года, но Розу и ее двух сыновей убили немцы, очевидно, в 1943‑м. До этого они скрывались в каком — то маленьком городке близ Львова; можно предположить, что какой — нибудь поляк или украинец выдал их. Пфеффер продолжал работать на своем месте и даже послал отцу, после нашего приезда в Америку, рецепты приготовления шоколада. Но, сделав свое дело, новым германским владельцам он оказался не нужен и был вывезен в Освенцим; никаких известий о нем больше не было.