Вдруг дверь отворилась и внесли четырех тяжело раненных солдат. Их перевязали при свете свечей, но ни воды у ни медикаментов не было. Женщины начали терять самообладание и падать в обморок. Дети плакали. Я тоже был на грани срыва. Наконец, я успокоился и слушал с безразличием разговоры о том, нужно ли потушить свечи или нет и так далее. Толпы людей штурмовали нашу дверь, пытаясь войти. Артиллерийский обстрел значительно ослаб… Варшава и Польша вместе с ней прожили свой последний день.
Я могу добавить, что не записал в своем дневнике, а именно, что, когда мы бежали по горящим улицам, мать держала подушку над моей головой, чтобы защитить меня от падающих обломков.
В подвалах ходили самые невероятные слухи, и я записал их в своем карманном дневнике:
Поляки отбивали немецкие атаки и освобождали городау французы прорвали линию Зигфрида, а англичане высадились в Восточной Пруссии. Один из нерегулярно выходивших листков новостей, который появился в те дни под бодрым названием «День добрый!», объявлял в своих заголовках: «Линия Зигфрида прорвана. Французы входят в Рейнскую область. Польские бомбардировщики летят на Берлин».
Все это, конечно, было чистым вымыслом. Наконец правда стала ясной для всех: 17 сентября советская армия пересекла границу Польши и оккупировала ее восточные районы. 24 сентября, в воскресенье, я записал в дневнике:
Варшава защищается. Советы оккупировали Борислав, Дрогобыч, Вильно, Гродно. На западном фронте тишина. Польша потеряна. Надолго ли?
Двадцать шестого польские власти и германские военные начали переговоры. Варшава капитулировала на следующий день. По согласованным условиям объявлялось перемирие на сорок два часа. В 14 часов двадцать седьмого пушки замолчали и самолеты с неба исчезли; к этому моменту они уничтожили каждое восьмое здание в городе. Воцарилась жуткая тишина. 30 сентября немцы вошли в город. Я повстречал их передовую часть, открытую военную машину, которая остановилась на углу улиц Маршал- ковская и Аллеи Ерозолимских, в самом сердце Варшавы. Молодой офицер, сидевший рядом с шофером, встал в машине и сфотографировал толпу, ее окружившую. Я бросил на него свирепый, полный ненависти взгляд.
Во время двухдневного перемирия мы вернулись в нашу квартиру, избежавшую разрушения, если не считать выбитых окон. Однако дома на обеих сторонах нашей улицы лежали в руинах. Коко, наша годовалая кокер — спаниель, сопровождавшая нас в скитаниях, просто сошла с ума от радости. Она носилась по столовой, то и дело прыгая на диван и с дивана. Она, должно быть, думала, что наши несчастья закончились.
Существует огромное количество дезинформации относительно польской кампании 1939 года. Обычно поляков высмеивают за их попытку остановить германские танки кавалерией. Дело представляется так, будто они оказали лишь символическое сопротивление и потерпели полный крах. На самом деле они воевали смело и эффективно. Рассекреченные германские архивы показывают, что поляки за четыре недели войны заставили вермахт понести тяжелые потери: 91 ООО убитых и 63 ООО тяжело раненных[1]. Это были самые тяжелые потери вермахта до начала блокады Ленинграда и сражения под Сталинградом. За первые два года немцы завоевали практически всю Европу.
У нас была еда, потому что буквально перед началом войны мать купила большой мешок риса, который хранила под кроватью. Это было нашим основным продуктом в течение следующего месяца. Его готовили различными способами, иногда даже с конфитюром. Была и вода, которой мы наполнили нашу ванну.
1 октября германские части начали входить в город. Они ехали на грузовиках, и я с удивлением заметил, что они не были белокурыми сверхчеловеками, как их изображала нацистская пропаганда; многие из них были низкорослыми, смуглыми, абсолютно не героического вида. Оккупационная власть скоро восстановила коммунальное обслуживание. Открылись булочные. Польские магазины продавали, или, лучше сказать, раздавали, свои товары почти даром. Я купил, что мог, включая консервы сардин и плитки шоколада. Поведение оккупационных войск в первый месяц оккупации было вполне корректным. Я не видел никаких актов насилия. Один образ, который врезался мне в память, — это германский солдат на мотоцикле с бородатым евреем в коляске, показывавшим ему дорогу по варшавским улицам. В другой раз я видел двух молодых еврейских девушек, которые флиртовали со смущенным немецким часовым у входа в здание, щекоча ему нос цветами. Единственный инцидент явно антисемитского характера, который я наблюдал, это когда грузовик с хохочущими германскими солдатами, громыхая, несся по улицам в еврейском квартале, а евреи, некоторые из них пожилые, разбегались в стороны, чтобы не попасть под колеса. Скоро на стенах появились плакаты германского командования. На одном были напечатаны имена поляков, которых расстреляли за всевозможные «преступления», например за то, что в присутствии немецкого солдата они сказали слово psiakrew, дословно «собачья кровь». Еще по всему городу была расклеена картинка, изображавшая раненого польского солдата с подвязанной рукой, он гневно показывает на руины Варшавы и кричит Чемберлену: «Это твоя работа!» Молча мы изучали эти плакаты.
1
См.: