В тот вечер их гостями были Анатолий Щаранский, мужественный еврейский диссидент, а также архитектор Владимир Рябский с супругой. Рубин познакомился с Рябским перед главной синагогой и пригласил его, хотя ничего о нем не знал. Разговор в тот день, когда мы сидели за обеденным столом, не касался чего — либо серьезного. Щаранский большую часть времени молчал. Прежде чем встреча закончилась, я сообщил Щаранскому, что после Советского Союза направлюсь в Израиль, где мог бы связаться с его женой, если он этого пожелает, и сообщить ей, что он в хорошем настроении. Он согласился и дал мне ее номер телефона. Но так как он забыл дать мне местный код города, я не сумел дозвониться до нее. Позднее Рябский и его жена пригласили нас в гости, но затем под каким — то предлогом отменили приглашение. В тот же год, когда я уже вернулся в США, он прислал мне теплые поздравления к Новому году.
Я совершенно забыл обо всем этом, но два года спустя узнал, что Щаранского арестовали по обвинению в шпионаже. Одним из главных обвинений, выдвигаемых против него на судебном процессе, начавшемся в июле 1978 года, было то, что он встречался со мной и якобы получал от меня инструкции, как вести антисоветскую работу На суде главным свидетелем обвинения был не кто иной, как господин Рябский, который охарактеризовал меня как «агента американского правительства», прибывшего в СССР с «конкретными инструкциями для действий в качестве эмиссара сионизма»[12].
Цитирую из речи Щаранского: «Рябский… утверждал, что Пайпс рекомендовал, чтобы мы использовали Хельсинкский Заключительный акт, чтобы объединить сионистов и диссидентов Хельсинкской группы наблюдателей [за выполнением положений о гражданских правах]».
Во время перекрестного допроса Щаранский обратился в Рябскому:
— Вы утверждаете, что Пайпс призывал нас объединиться с диссидентами, используя Хельсинкский Заключительный акт. Он был знаком с текстом этого акта?
— Конечно! Он лежал прямо там на столе.
— Согласно вашим показаниям встреча происходила 4 июля 1975 года. Это так?
— Да, я это хорошо помню. Был День независимости США, и этот факт также упоминался.
— Правильно. Я тоже это помню. Но Хельсинкский Заключительный акт вышел только в августе 1975 года. Месяцем раньше не было даже ясно, соберется ли конференция вообще. Но Рубин, значит, уже имел текст, а Пайпс предлагал его использовать. Как вы это объясните?
Я не успел закончить вопрос, как у Рябского выражение лица стало терять уверенность. Он нахмурился, стал колебаться и наконец пробормотал: «Да, да, ну да, вероятно, я просто ошибся. Встреча с Пайпсом происходила не в 1975 году, а 4 июля 1976‑го».
Было легко доказать, что это неверно. В июле 1976‑го не только Пайпса не было в Москве, но Рубин уже жил в Израиле»[13].
Советский режим держался, опираясь на таких негодяев.
Несмотря на то что обвинению нечего было предъявить, судья в заключительном слове объявил, что Щаранский встречался конфиденциально с советником американского правительства Ричардом Пайпсом в квартире Виталия Рубина и вновь заявлял о необходимости оказывать давление на Советский Союз и в особенности о необходимости шантажировать СССР угрозой свертывания советско — американского культурного и научного сотрудничества. Судья также утверждал, что Щаранский получил от Пайпса «конкретные рекомендации» относительно методов возбуждения антисоветской деятельности в Советском Союзе, особенно «разжигания национальной розни», которую, как якобы сказал Пайпс, «влиятельные круги в США рассматривают как мощный рычаг для достижения эрозии советского общества»[25].
На основе таких сфабрикованных обвинений Щаран- ского приговорили к 13 годам лишения свободы, включая три года тюрьмы. Остальное время он должен был провести в исправительно — трудовой колонии строгого режима.
Вторую половину нашего пребывания в Советском Союзе мы провели в Ленинграде, где в течение девяти дней я продолжал исследовательскую работу над биографией Струве с большим успехом, чем в Москве.
Прежде чем отправиться в Ленинград, мы поехали в Варшаву по приглашению американского посла Ричарда Дэвиса. Впервые с октября 1939 года я ступил на польскую землю. Какая огромная разница между моим прибытием и отъездом 36 лет назад! В то время мы с родителями вынуждены были незаметно покинуть город, теперь же меня встречал в аэропорту посол Соединенных Штатов с букетом цветов. Меня вез в город лимузин посольства под звездно — полосатым флагом. Это было сильным эмоциональным потрясением: я испытал чувство личного триумфа. Мы с женой расположились в резиденции посла, и с нами обращались как с королевскими особами. Однако польские интеллектуалы сторонились нас, боясь быть скомпрометированными. На праздновании моего дня рождения, организованном послом Дэвисом, присутствовало мало гостей.