Нужно было видеть, как американские ученые ублажали своих советских «коллег», большая часть которых выполняла разведывательные функции, по крайней мере время от времени; с какой готовностью они соглашались консультировать организации, связанные с КГБ, с негодованием отказываясь сотрудничать с ЦРУ. Я не верил своим ушам, когда узнавал, что они просвещали приезжающие в США советские делегации, как можно провести американское правительство. Они были готовы лезть из кожи вон, чтобы получить советскую визу и сохранить контакт со своими советскими коллегами. Елена Боннэр, жена Сахарова, в марте 1986 года с горечью говорила мне о своей неспособности убедить американских ученых помочь ее сосланному мужу путем объявления бойкота советских конференций: они сочувствовали ей, но считали крайне необходимым «сохранять контакт» с советской стороной.
Бывало, я публично заявлял о своей позиции. Например, в 1959 году я напечатал краткое и едкое эссе в «Нью лидер», которое было перепечатано в «Вашингтон пост» под заголовком «Теперь обывательщина потеряла голову от Советов», в котором выразил негодование по поводу всеобщей истерии, охватившей США в связи с запуском советского спутника и сопутствующим восхищением демонстрацией СССР своих научных достижений. Хотя подобные мои выступления не были регулярными, этого, однако, было достаточно, чтобы присвоить мне репутацию сторонника «холодной войны» и закрыть доступ в Дартмут, Пагуош и на другие подобные совещания, посвященные созданию атмосферы всеобщего доверия, где расхождения во мнениях могли бы вызвать раздражение. Те, кто называл меня сторонником «холодной войны», очевидно, ожидали от меня заискиваний. По правде говоря, я воспринял этот «титул» с гордостью. В отношениях с СССР были две возможности, помимо «холодной войны»: умиротворение, которое способствовало достижению коммунистами своих целей, или война, которая грозила всеобщим уничтожением. «Холодная война» была разумным нейтральным курсом между этими крайностями. Однако, такая политика требовала хладнокровия. Проводимая США с 1948‑го по 1991 год с перерывом на разрядку она достигла поставленной цели — ускорения процесса распада коммунистической империи без применения оружия.
Возможность начать широкую критику разрядки и всего, что было связано с ней, представилась в декабре 1969 года, когда меня попросили сделать доклад в Вашингтоне на ежегодном съезде Американской ассоциации историков. Заседание было посвящено советско — американским отношениям: Джордж Кеннан и Луис Фишер были назначены комментаторами, председателем должен был быть Уильям Лангер из Гарварда. Кеннан отказался по какой — то причине, и единственный комментарий давал Фишер, журналист с большим самомнением, который в 1930‑х внес свой вклад в дезинформирование американской общественности относительно СССР. Мой доклад, который впоследствии вышел в лондонском ежемесячнике «Энкаунтер» под заголовком «Миссия России, судьба Америки», проводил непреодолимую черту между двумя системами как в историческом, так и в идеологическом плане. Не было и не могло быть никакой «конвергенции»: либо одна, либо другая система должна была уступить. Я подвел такой итог:
Эти размышления неутешительны для человека, который верит, что каким — то образом в результате чудесного сочетания доброй воли и просвещенного эгоизма внешняя политика Соединенных Штатов и России придет к общим целям. Понятия о том, что есть «добро», а что такое «эгоизм», не совпадают у людей, которые вершат политику в США и в России. Международное равновесие, существующее с середины 1950‑х годов и до сих пор обеспечивающее хрупкий мир, не было результатом приверженности коммунистического руководства принципу общих интересов стран. При взгляде оттуда вселенная не состоит из величественных планет, которые движутся по законам природы каждая по предназначенной ей орбите, а человеку отведено место в центре этой вселенной, дабы он мог доказать свою значимость. Настоящая реальность, если оценивать ее без цинизма, — это хаос, в котором происходят как благие, так и ужасные события, и Бог в лице Истории ведет к неотвратимому судному дню.
Вклад Фишера состоял в том, что он вновь и вновь с нарастающим напором твердил: «Политика — это власть». Это суждение можно сравнить по глубокомыслию с такими, как «бизнес — это деньги» или «медицина — это лечение».
На этом заседании присутствовала Дороти Фосдик, дочь известного теолога — протестанта и ближайшего советника Генри Джексона, сенатора от демократической партии из штата Вашингтон. Джексон, один из наиболее вдумчивых и неподкупных политиков, которых я когда — либо встречал, резко возражал против политики разрядки и в целом поворота политики США в сторону России. В этом вопросе он искал поддержки специалистов. Когда мисс Фосдик сообщила ему и его советнику по внешней политике Ричарду Перлу о моем выступлении, Джексон пригласил меня в марте 1970 года в качестве свидетеля в Сенат на слушание по Договору об ограничении стратегических вооружений. В своих показаниях я попытался донести, что главными являются не возможности самого оружия, а психология и политическая ментальность людей, обладающих этим оружием. Коммунисты не могли принять идею паритета, на которой основывалась ядерная стратегия Америки, потому что это означало бы установление военного равновесия. Военное равновесие, в свою очередь, означало бы, что они больше не смогут рассчитывать на победу в мировом конфликте, который служил оправданием как их диктаторской политики, так и нищеты, в которой они держали своих подданных. Еще один профессор давал показания вместе со мной. Когда сессия закончилась, он по секрету сказал мне, что разделял мои взгляды, но предпочитал не выражать их открыто из — за боязни не получить визу на въезд в Союз. Позднее Джексон закрепил меня в качестве консультанта за своим Комитетом национальной безопасности и международной деятельности. В 1972 году комитет опубликовал доклад «О некоторых оперативных принципах советской внешней политики», который я в предыдущем году сделал в Тель — Авиве. Мое восхищение Джексоном никогда не ослабевало, хотя я и был разочарован той поспешностью, с которой он вышел из предвыборной гонки на выборах президента в 1976 году после проигрыша в Пенсильвании. После его смерти в 1983 году еще более ослабла моя связь с демократической партией, которая десятилетие назад была поколеблена в связи с выдвижением Джорджа Мак — Говерна кандидатом на пост президента от этой партии.