Теоретически все рекомендации и просьбы от министерства обороны или Госдепартамента должны направляться в соответствующий отдел СНБ, который должен суммировать их для президента и передать с определенными рекомендациями или без них советнику по национальной безопасности. Но в действительности ничто не мешает любому министру обсуждать свои рекомендации или просьбы лично с президентом или по телефону и таким образом обходить работников Совета по национальной безопасности. Например, именно это и произошло в ранний период правления Рейгана, в апреле 1981 года, когда министр сельского хозяйства Джон Блок получил от президента разрешение снять эмбарго на торговлю зерном с Советским Союзом, которую ввел президент Картер после советского вторжения в Афганистан. Ни Ричард Барт, новый помощник госсекретаря по европейским делам, ни я не были поставлены в известность об этом.
В то время как советник по национальной безопасности руководит работой из Белого дома, его штат располагается поблизости в сером здании, которое называется «Старое здание исполнительной власти». Оно было построено в конце XIX века для размещения Госдепа, министерства обороны и военно — морского флота, но теперь там находится мозговой центр исполнительной власти. Это элегантное здание с высокими потолками, украшенное великолепным орнаментом. Размер кабинета и его расположение в здании имеют существенное значение. Самым престижным считается большой кабинет с видом на Белый дом и желательно с балконом, менее престижны кабинеты с видом на Пенсильвания — авеню и, наконец, список замыкают кабинеты с видом на внутренний двор. Как- то раз один из обитателей такого офиса сказал мне: «Этот офис некому предложить». Я получил кабинет в самой престижной части здания, хотя и без балкона. Окна были покрыты таким толстым слоем грязи (результат экономии средств при Картере), что мне едва было видно резиденцию президента, пока их не отмыли несколько месяцев спустя.
Никто ничего мне не рассказал ни о моих правах, ни об обязанностях и вопросах, за которые я должен был отвечать, так что я не имел ни малейшего представления о том, что мы должны были делать. Я задал Аллену этот вопрос на первом же совещании сотрудников десять дней спустя, после того как занял свой кабинет. Мой вполне невинный вопрос сразу же просочился в прессу. Четкого ответа на поставленный вопрос я не получил. На следующий месяц я получил перечень должностных обязанностей с широкими полномочиями, которыми по разным причинам невозможно было воспользоваться. Получалось так, что то, что я делал на своем посту, зависело главным образом от меня.
Это мое предположение подтвердил Киссинджер на приеме, который дал уезжавший корреспондент «Нойе Цюрихер Цайтунг» в конце марта 1981 года. Киссинджер, с которым я был знаком еще по Гарварду, относился ко мне пренебрежительно уже многие годы, вероятно потому, что считал меня отчасти — или даже главным — виновником принятия поправки Джексона — Вэника. Согласно этой поправке страны, стремящиеся получить статус наибольшего благоприятствования в торговле, а также иные коммерческие преимущества, должны были открыть свои границы для беспрепятственной эмиграции. Направленная против СССР и его политики отказа евреям в праве на выезд, эта поправка разрушила значительное взаимопонимание, которое достиг Киссинджер с Москвой, и, с его точки зрения, нанесла роковой удар по всей политике разрядки. На самом деле я не имел никакого отношения к этой поправке. Насколько я помню, Ричард Перл позвонил мне, чтобы выяснить мое мнение относительно этого законопроекта, автором которого был его начальник сенатор Джексон. Я выразил серьезные сомнения по поводу увязывания вопросов торговли с вопросами эмиграции, но когда закон был принят, я его защищал. Как бы там ни было, но в глазах Киссинджера я был скомпрометирован своей связью с его bête noire[33] Джексоном еще и потому, что в своих публикациях я критиковал его внешнюю политику как неправильную и оппортунистическую.