Была у нас и другая проблема с сотрудниками Госдепартамента, помимо их претензии на «профессионализм». Как упоминалось выше, главное, чем они занимались, — это связь с европейскими союзниками, и в этом качестве они присвоили себе право говорить от имени НАТО. Проблема заключалась в том, что, созданный после Второй мировой войны, НАТО был довольно односторонним союзом. Хотя теоретически Северо — Атлантический пакт означал взаимную помощь между членами альянса в случае агрессии третьей стороны, в действительности Соединенные Штаты приняли на себя обязательство защищать Европу, а не наоборот. Европейцы (за исключением, возможно, Британии) исходили из того, что ответственность за противодействие коммунистической агрессии в целом лежит исключительно на плечах Америки. Если мы полагали, что установленный порядок был под угрозой где — нибудь за географическими пределами Европы и начинали действовать, то европейцы или ничего не предпринимали, или оказывали нам чисто символическую поддержку, а в некоторых случаях открыто оппонировали нам. Европейские союзники просто отказывались признать тот факт, что «холодная война» была конфликтом глобальным, в котором мы действовали как их главный защитник. Еще хуже было то, что они принимали порядок, установившийся после Второй мировой войны, как постоянный и поэтому воспринимали с тревогой любые попытки американской стороны изменить его.
Сердцевиной проблемы была Германия, которая стремилась к объединению со своей восточной половиной, оккупированной советскими войсками и управляемой марионеточным коммунистическим правительством. Для достижения этой цели Бонн был готов идти на многие уступки Советскому Союзу. Бонн сотрудничал с Москвой, признав за Советским Союзом «сферу влияния», распространявшуюся на всю Восточную Европу, кроме Восточной Германии. Таким образом, каждый раз, когда мы пытались помочь восточноевропейцам оказать сопротивление оккупационным режимам, немцы открыто дистанцировались от нас. В случае с Польшей, о котором ниже, Германия заявила недвусмысленно, что у нее не было возражений против введения военного положения в декабре 1981 года, и отвергала наше право вмешиваться во «внутренние дела» стран, контролируемых Москвой.
Проблема имела глубокие корни. Ведущие общественные деятели Германии отказались от права применять моральные стандарты к странам, которые обладали большой силой принуждения. Так С. Ф. фон Вайцзекер, известный германский ученый и брат президента страны, писал, явно имея в виду Рейгана: «Политика, которая разделяет весь мир на добрый и злой и которая воспринимает как средоточение зла величайшую державу, с которой нам суждено сосуществовать, — это не политика мира, даже если ее моральные оценки правомерны»[26].
Такой склад мышления лишь соответствовал тому, что говорили французские и британские миротворцы о гитлеровской Германии до 1939 года. Он отражал широко распространенный в Германии дух моральной капитуляции, оправдывавший политику попустительства, которая, по крайней мере теоретически, не имела границ. Он в свое время превратил немцев в нацию нацистов, а французов — в нацию нацистских коллаборационистов. В любом случае излишне призывать людей покориться превосходящей силе — это происходит естественно. Но необходимо понимание того, что моральное сопротивление превосходящей силе есть мощное оружие само по себе. Проблема заключается в том, что рано или поздно умиротворение достигает тех пределов, которые вынуждают миротворца действовать, но уже в менее благоприятных условиях. Именно это и произошло с Англией и Францией в период между двумя мировыми войнами. Вместо того чтобы остановить Германию, как только она начала нагло нарушать Версальский договор, они ничего не предприняли, а затем лишь в 1939 году дали Польше гарантии безопасности, которые могли исполнить, только вступив в войну.
Французы тоже частенько поступали назло нам. Причиной было их недовольство тем, что Соединенные Штаты, которые они считали полуцивилизованной выскочкой, стали после Второй мировой войны ведущей западной державой. Французы не возражали против того, чтобы их защищали, но их раздражала гегемония США, и при любой возможности они противились нашей политике и вставали в оппозицию к нам.
26