Все это было предвестником тех проблем, с которыми мы столкнемся в 1990‑х и начале 2000‑х после исчезновения коммунистической угрозы, когда европейские правительства стали открыто оказывать сопротивление нашим усилиям совладать с новой глобальной угрозой — исламским терроризмом.
Государственный департамент, стремясь поддерживать хорошие отношения с союзниками — своей главной клиентурой, открыто не вставал на их позицию, этого, конечно, он не мог делать, но никогда не упускал возможности напомнить Белому дому, что любое враждебное действие против Москвы могло пагубно отразиться на альянсе. Подобного рода сочувствие к положению союзников легко превращалось в апологетику.
Враждебность союзников по отношению к нашей внешней политике стала мне очевидна в мае 1981 года, когда я принял участие в Билдербергской встрече в отеле «Бюргеншток», расположенном над Люцернским озером. Билдербергские встречи — это очень престижные ежегодные собрания в различных местах, на которые приглашаются приблизительно сто человек, примерно четверть из которых американцы — политические, экономические и интеллектуальные лидеры, для того чтобы обсудить положение дел в мире вдали от внимания СМИ[37]. Аллен неохотно дал мне разрешение поехать на встречу, заметив с раздражением, что его никогда не приглашали. Джин Киркпатрик, в то время посол США в ООН, была главным представителем американской администрации. В своем выступлении она в сдержанном академическом духе подвергла критике популярное в то время в Европе разделение мира на «Север — Юг» и на «первый мир — третий мир». Едва закончив, она тут же подверглась злобной атаке со стороны других участников. Один немец заявил, что ее выступление вызвало у него «озноб». Джин чувствовала себя раздавленной такой яростной реакцией и попросила меня присоединиться к ней на прогулке, чтобы разобраться, что могло спровоцировать ее. Она была уверена, что ее выбрали мишенью для критики потому, что она женщина. Я не соглашался с ней. Она стала мишенью, потому что представилась удобная возможность критиковать ее как представителя администрации Рейгана, которую истеблишмент союзных держав боялся и презирал. Но мне не удалось ее в этом убедить. Подозреваю, что именно чувствительность к личной критике в конце концов заставила ее уйти из политики.
У Москвы была своя стратегия реагирования на напористость Рейгана, а именно — создавать впечатление, что если ее не сдерживать, дело может закончиться войной. Вскоре после Билдербергской конференции, 30 июня 1981 года я принял участие в заседании фонда Карнеги в Вашингтоне, чтобы послушать выступление представителя советского посольства Александра Бессмертных. В своей речи он мимоходом заметил, что Соединенные Штаты «действуют как нацистская Германия» и «готовят войну против Советского Союза». Это невероятно провокационное заявление высокопоставленного советского дипломата осталось без ответа со стороны присутствующих. Когда во время прений я поднялся с места и спросил, правильно ли я его понял, что Соединенные Штаты планируют напасть на его страну, Бессмертных не стал настаивать и ответил, что «со стороны выглядит именно так». Это было началом организованной Москвой кампании, призванной заставить Рейгана сбавить тон в своей риторике, чтобы избежать мировой войны. Эта кампания увенчалась успехом в начале 1984 года, когда, обеспокоенный разведданными о развертывании советских вооружений, Рейган протянул оливковую ветвь Москве. В речи 16 января 1984 года он сказал, что «наши взаимоотношения с Советским Союзом не такие, какими они должны быть» и что «мы должны и мы будем вступать с Советами в диалог», чтобы найти «сферы, в которых мы могли бы конструктивно сотрудничать»[27].
Особой проблемой в наших отношениях с союзниками в начальный период правления Рейгана был импорт энергоносителей. ЦРУ доложило Рейгану, что советская экономика пробуксовывала: по его оценкам, рост ВВП в середине 1980‑х годов должен был снизиться до одного- двух процентов. Такого замедленного роста было явно недостаточно, чтобы удовлетворить запросы военных, для инвестирования в экономику и повышения уровня жизни. С точки зрения ЦРУ Запад мог бы усугубить эти трудности, ограничив кредиты СССР, усилив контроль за экспортом продукции и наложив эмбарго на определенные товары с тем, чтобы заставить Советский Союз пойти по пути реформ[28].
37
Как — то раз во время заседания я вышел в туалет, где один человек сказал мне, что он встречал меня раньше в Португалии. «Вы из Португалии?», — спросил я. «О, да, — ответил он. — Я премьер — министр Португалии».