Этот совет, довольно необычный для ЦРУ, убедил Рейгана и лег в основу его энергичных, но в итоге безуспешных усилий ограничить западные субсидии в энергетический сектор России. Рейган стремился снизить поступления в казну СССР в твердой валюте, для того чтобы Советы переориентировали свои инвестиционные приоритеты с военного строительства на осуществление внутренних реформ (подробнее об этом ниже).
В противоположность этому подходу Германия, начиная с правления Вилли Брандта и его восточной политики, стремилась к максимальному увеличению советского экспорта энергоносителей, отчасти для создания предполагаемых новых связей, основанных на общих экономических интересах, а отчасти для обеспечения Москвы средствами в твердой валюте для закупки германских товаров. Эти два подхода оказались несовместимы.
Советский Союз был крупным поставщиком нефти и газа в Западную Европу. Согласно оценкам ЦРУ 80 процентов поступлений в твердой валюте СССР получал от экспорта энергоносителей. Были также и другие прогнозы, согласно которым после окончания строительства 3500-километрового газопровода от полуострова Ямал в Сибири в Западную Германию, а оттуда в десять западноевропейских стран и после ввода его в эксплуатацию и оплаты расходов на строительство к 1990 году доля российского газа в потреблении Европы достигнет 23 процентов, что будет приносить Советскому Союзу десять миллиардов долларов ежегодно[38]. Такая выручка позволяла бы Советскому Союзу не только платить за импорт техники и технологий военного назначения, субсидировать страны — сателлиты, но и в случае крупного международного кризиса требовать от Европы выкуп, угрожая прекратить поставки газа. (Пять предполагаемых стран — получателей советского газа были членами НАТО.) Невзирая на наши возражения, европейцы в сентябре 1981 года пришли к соглашению с Москвой о продолжении строительства Ямальского газопровода и о предоставлении дешевых кредитов для закупки оборудования для строительства. Короткое время спустя эта проблема выйдет на передний план, когда Вашингтон решит наказать Москву за принуждение польского руководства к введению военного положения и примет санкции в отношении экспорта нефтегазового оборудования. Это вызовет серьезный кризис в наших отношениях с Европой.
Общение с людьми в Вашингтоне может быть очень интересным, особенно для тех, кто занимает какой- нибудь важный пост. Если в университете люди не любят обсуждать свою работу, опасаясь, что взамен им тоже придется кого — то выслушивать, то в Вашингтоне любому интересно узнать о работе всякого, потому что она может оказаться прямо связанной с его собственной. Вас постоянно окружают вниманием иностранные дипломаты и журналисты, стремящиеся узнать что — нибудь «из первых уст». Вы участвуете в международных конференциях на самом высоком уровне. Вам присылают приглашения на приемы и обеды в посольствах. Если вы путешествуете за границей, то становитесь объектом внимания и любопытства. Моя жена испытывала больше удовольствия от этих преимуществ, чем я, потому что в Гарварде не могла принимать участие ни в моей работе, ни в большинстве общественных событий в университете. Два года, проведенные в Вашингтоне, были первым и, возможно, последним периодом в моей жизни, когда меня удостаивали внимания и уважения не за то, что я делал, говорил или писал, а за то, кем я был, вернее, как меня воспринимали окружающие. Это было странное и непривычное чувство, потому что до этого отношение ко мне всегда было неразрывно связано с моей работой, а не с моим социальным статусом.
Я взял для себя за твердое правило не общаться с дипломатами из коммунистических стран, опасаясь, что вопреки моим стараниям быть осторожным они сумеют выудить из меня больше информации, чем я из них. В мае 1981 года на приеме в посольстве Чехословакии советский посол Анатолий Добрынин представил меня первому секретарю посольства Бессмертных и предложил, чтобы я время от времени встречался с ним и «разъяснял» ему американскую политику, но я не последовал его совету.
Не прошло и месяца моего пребывания в Вашингтоне, как произошло событие, которое грозило быстро положить конец этой интересной и приятной жизни. До сих пор не могу решить, было ли оно случайностью или преднамеренной провокацией. По просьбе Дика Аллена 17 марта 1981 года я дал интервью корреспонденту агентства «Рейтер» Джеффри Антевилу. Невзрачного вида молодой человек Антевил провел в моем кабинете полчаса, задавая мне всевозможные вопросы по широкому кругу проблем, имевших отношение к внешней политике. Я говорил свободно, отчасти потому что привык так говорить, а отчасти потому, что считал наше интервью неофициальным. Я не был искушен в оттенках значения понятий «официальное» или «неофициальное» заявление, никогда не слышал о таких вещах, как брифинг о «подоплеке» или о «глубокой подоплеке» дела и о том, что каждому из них соответствуют свои тщательно разработанные условности. Во время интервью, сказав пару раз то, что могло бы потенциально поставить меня в щекотливое положение, я спросил его: «Надеюсь, вы не будете ссылаться на меня?». Он кивал, показывая этим свое согласие. По местной традиции, поставив вопрос таким образом, я автоматически перевел интервью из разряда «неофициального» в статус «глубокой подоплеки». Антевил, конечно же, понимал, что я был несведущ в этих тонкостях, но не удосужился предупредить меня о смене правил игры, потому что получил в руки сенсационную информацию.
38
К 1997 году Россия действительно стала самым крупным поставщиком природного газа в Германию. Доля российского газа в германском импорте этого продукта достигла почти трети. Однако российские прибыли от экспорта газа оказались значительно меньшими по сравнению с оценками ЦРУ. Они составили за 25 лет (1972–1997) 31 миллиард долларов. Financial Times. 2 July 1998. — P. 3.