Спустя несколько лет я, Роман Баран и Глеб Сикеринский участвовали в крупнейшей выставке "Интерпресс-фото" в Москве. Главные дипломы получили три фотоклуба мира - из Бельгии, Франции, Запорожья. Но среди работ Барана был портрет художника из Западной Украины Опанаса Заливахи, которого посадили в тюрьму "за антисоветскую пропаганду и агитацию". Мы этого не знали, когда выставляли портрет в московском Манеже. Журналы и газеты напечатали наши фотоработы, о них узнали в Запорожском обкоме партии. Те же идеологи нам такое устроили! Романа выгнали из фотоклуба и вообще из города, досталось и мне. Должен был ехать в Москву с нашей комсомольской делегацией возлагать розы к Мавзолею. Я с комсомолом работал много. А тут сразу сказали - Бурбовского отстранить от всех дел.
Но хорошо, что позже познакомился с Михаилом Всеволожским, первым секретарем обкома партии, который меня поддержал. Роман Баран переехал в Донецк, потом в Киев. О нем шли передачи и публикации как о мэтре. Но в Запорожье - ни гу-гу. И я решил сделать выставку Романа, потрясающего киевского репортера Игоря Костина и свою. Она получилась мощной! Выставились в Киеве, во Львове, приехали в Запорожье. Приходит Воловик: "Роман Баран здесь участвовать не будет!". Я обратился к Всеволожскому, и тот сказал: "Не трогать ни одной работы!". Все фотографии были выставлены, все прошло на высоте".
В 1986-м году журнал "Новый мир" напечатал роман Чингиза Айтматова "Плаха" (знает ли молодежь это имя, читала ли?), по тем временам во многом революционный. Герои романа, например, серьезно и много спорили о религии, что, по меркам советской атеистической доктрины, было недопустимо. Как-то нас собрали в библиотеке Дома печати, где Воловик, промывая мозги журналистам, среди прочего раскритиковал "Плаху", обвинив автора, в частности, в богоискательстве. Подобных идеологов-ортодоксов было много. Насколько искренни они были в своих убеждениях, показало время. Тот же Виталий Воловик из обкома перекочевал в вуз - учить студентов понимать искусство во всех его проявлениях.
Кто-то из публицистов назвал 70-е - 80-е годы временем абсолютной лжи. Сказано точно, оболгано и скомпрометировано было многое. В Киеве как-то готовили встречу первого секретаря ЦК КПУ Владимира Щербицкого с передовыми комсомольцами, - очередное показушное мероприятие. Запорожье должен был представлять на встрече молодой рабочий с "Мотор Сичи" по фамилии Козюра. Текст выступления ему написали замредактора "КоЗы" и завотделом обкома комсомола, а утвердили в обкоме партии. А ведь этот Козюра был членом ЦК комсомола Украины, неглупым парнем, могущим самостоятельно связать пару слов.
Интересно, что перед этим прошел Пленум ЦК партии, на котором шла речь о пагубности беззубых, заранее подготовленных мероприятий. Писать статьи от имени рабочих, комсомольских активистов приходилось и мне. Как мутило порой от такой журналистики, как хотелось сбежать в "поля и пампасы". Помню разговор с Леней Наконечным, приятелем, с которым учился в школе. Леня, поработав инструктором в райкоме партии и горкоме, попал в обком. Там сложилась нормальная, в общем, практика, когда каждый отдел готовил свою вставку в доклады, с которыми выступало начальство. Приятель возмущался лицемерием коллег, старательно записывающих во время выступления первого секретаря важные мысли, которые сами же для шефа и сочинили. В конце концов, Леня, технарь по образованию, ушел из обкома партии на автозавод "Коммунар".
Так жила вся страна, ведомая в светлое будущее коммунистической партией. Привыкнув к вранью, заполнявшему газеты, радио и ТВ, тотальному дефициту продуктов и ширпотреба. Считалось, что купить хорошую вещь в магазине нельзя, блат и выгодные знакомства стали главными достоинствами. Редакционная машинистка рассказала: сын, увидев принесенную новую одежонку, спросил: "Это ты купила или достала"? Если "достала", значит, вещь редкая, есть не у каждого.
Занять любую значимую должность можно было только члену КПСС. Вся советская номенклатура состояла в партии. Высшие партчиновники пользовались специальными продуктовыми распределителями, поэтому партбилет иначе, чем хлебной книжкой не называли. Это воспринималось как норма, никто особенно не роптал. В эти тухлые и скучные времена на какой-то предновогодней вечеринке в малознакомой компании мой брат предложил выпить за смерть Брежнева в наступающем году. Я, помню, помертвел от страха за Женьку. Но никто даже не обратил внимания на его слова. Нелюбовь к власти демонстрировали, открыто смеясь над одряхлевшим руководством страны во главе с шамкающим генсеком. Политические анекдоты моего времени - подробная энциклопедия эпохи застоя.
Партийные съезды и пленумы проходили регулярно и решения на них принимались правильные. Видя, что произносимые декларации и реальная жизнь абсолютно не совпадают, я, без преувеличения, очень переживал, всерьез полагая, что в падении авторитета КПСС виноваты бездарные идеологические работники, разжиревшие и трусливые. К слову: обычная для
руководителей любого ранга манера общения - материться и тыкать всем, кто ниже по должности - всегда коробила и вызывала протест.
Повторюсь: правила, по которым играла партия, давя всех, идущих против течения, были мне отвратительны. Но я знал, чем заполнить голову, помимо размышлений о роли КПСС: занимался самообразованием, охотно ездил в командировки, с одинаковым интересом писал о селе, АЭС, музыке, истории, зарисовки о людях. Я был активен, неглуп, контактен, независим в суждениях, но от баррикад - далеко. Летом 1984-го бюро обкома комсомола утвердило меня заведующим отделом писем и массовой работы. Эта должность, в отличие от корреспондентской, предполагала наличие партбилета. Иными словами, мне дали добро на журналистский карьерный рост.
Устав КПСС, который я, конечно же, прочитал, не разочаровал. Первые же его строки были такие: "Коммунистическая партия Советского Союза - есть боевой испытанный авангард советского народа, объединяющий на добровольных началах передовую, наиболее сознательную часть рабочего класса, колхозного крестьянства и интеллигенции СССР". Я относил себя к сознательной части интеллигенции и знал точно, что смогу быть полезным обществу.
В Советском Союзе все сферы жизни строго регламентировались. На прием в партию тоже существовала очередь. Разнарядка на количество инженерно-технических работников, крестьян, интеллигентов, рабочих спускалась в райкомы сверху. Такие же, только негласные квоты были по национальному составу "народного авангарда". Стать "членом" без очереди было непросто. Мой товарищ Игорь Варшавский, толковейший инженер, много лет отдал "Мотор Сичи", но выше должности мастера не поднялся. Он мог стать хорошим начальником цеха, главным инженером завода, но беспартийные евреи на такой уровень пробивались редко. Игорь не раз хотел вступить в партию, и каждый раз слышал завуалированное: норма по итээровцам и пятому пункту уже перебрана.
Не помню деталей, но мой прием в коммунисты тянулся долго. Бумаги застряли в Жовтневом райкоме партии, к которому относилась редакционная партячейка, точнее - в орготделе райкома. Заведовал отделом Вячеслав Филатов, которого я давно и хорошо знал. Мы в одно время учились в СШ 15, были, каждый в своем классе, капитанами команд КВН. Я попросил соученика ускорить мой прием в партию, и он охотно помог. Когда Союз и КПСС развалились, Филатов исчез из моего поля зрения, появившись лет через десять в качестве... пчеловода. Завязав с партийной карьерой, Слава занялся пчелами, жил тем, что "выращивал" и продавал мед. Я написал с его пасеки репортаж, опубликовал в двух газетах, одна из которых предложила Филатову вести "пчелиную" рубрику, за что он с удовольствием взялся. Позже Слава вместе с женой "впал" в религию, причем, не в православие, а в сектантство. Бывая иногда у меня, только и говорил, что о свидетелях Иеговы, пришлось общение с ним полностью прекратить. Такие вот мировоззренческие кульбиты.