Смешавшись с толпой, я слушал все pro и contra, вставлял свои пять копеек, взвешивал, делал выводы. Руки чесались по честной неподцензурной работе, хотелось писать о том, что бурно и непонятно творилось вокруг. Разобраться было непросто, и я читал центральную прессу, "совмещал" прочитанное с личными наблюдениями, вникал, анализировал - думал. И старался быть объективным в своих писаниях, подбирая слова единственно точные, приводя аргументацию каждой стороны. И если были у неформалов дельные предложения, то говорил об этом. Местные же партийные СМИ ничего позитивного в уличной демократии в упор не видели. Всех, кто без санкции сверху "открывал рот", газеты причисляли к экстремистам, а высказываемые ими идеи объявляли неконструктивными. Личная точка зрения редактора "Комсомольця Запор╕жжя" всегда тоже совпадала с официальной. Пивненко правил мои материалы, сглаживая острые углы, вычеркивая некоторые формулировки, иногда искажая истину "в пользу" обкома. Я в таких случаях защищался, прячась за псевдонимом.
Но заставить людей молчать было уже нельзя. Критика партийных начальников, требования отмены 6-й статьи Конституции СССР (в ней шла речь о руководящей роли КПСС) открыто звучали все чаще и убедительней.
Под давлением демократических настроений в сентябре 89-го ушел в отставку Владимир Щербицкий, возглавлявший компартию Украины 17 лет. Позиция нового первого секретаря ЦК КПУ Владимира Ивашко порадовала своей прогрессивностью. В большой программной статье, которую я внимательно прочитал, главный коммунист Украины призывал к сотрудничеству с неформалами всех мастей и расцветок. В Ленинграде прошла Всесоюзная конференция демократических движений, в соседнем Днепродзержинске городская газета опубликовала выступления делегатов первого съезда Руха. В Запорожье в это же время милиция изымала у распространителей самиздат и даже применяла против активистов дубинки. Организаторов митинга, прошедшего возле мединститута, обвинили в разжигании межнациональной розни. Использование желто-синего флага пресекалось милицией.
Регулярно промывать мозги журналистам тоже не забывали. Сотрудников радио, прессы и телевидения раз в месяц - по четвергам - собирали в актовом зале Дома печати, где, кроме профессионально полезных лекций, мы иногда слушали примитивные агитки в исполнении секретаря обкома партии по идеологии Александра Воробьева. 17 октября 1989 года "Индустриалка" напечатала статью Воробьева, где он писал: "Возникшие в последнее время общественные формирования и движения выражают интересы и устремления какой-то группы, но не всего советского народа. Силы, пытающиеся себя противопоставить КПСС, раскалывают общество".
Я знал - эта мысль будет вдалбливаться журналистам на ближайшей учебе, и решил напрямую возразить главному идеологу области. Сформулировал вчерне общие возражения, отредактировал, сократил, сослался в одном месте для подстраховки на "Правду". Конечно, было не по себе, понимал ведь, на кого "бочку качу". Черт знает, чем это может закончиться. Итоговый вариант отпечатал, всего вышло строк 100-120. Вот небольшой фрагмент того "бунтарского" текста: "Откуда Воробьеву известно, какие именно группы и общественные формирования выражают устремления всего советского народа? Само слово "общественные" говорит, по-моему, о многом. Не есть ли народ именно совокупность групп и формирований разных общественных самообразований, по-вашему, неформалов? Не вступает ли такая позиция в противоречие с общепартийной установкой идти на контакт с подобными неформальными группами, говорить с ними, а не противопоставлять огульно КПСС? Не устарели ли взгляды тов. Воробьева на идеологию? Как соотнести его позицию с общепартийной?".
Как и предполагал, на встрече в Доме печати секретарь обкома предал неформалов анафеме. Я сидел в середине зала, и, дождавшись конца выступления, передал на сцену листок, подписанный "Ю. Гаев, "Комсомолець Запор╕жжя". Помню испытанное при этом жалкое чувство страха и струйку пота, пробежавшую меж лопаток. Воробьев невнятно, но вслух просмотрел записку. Во время чтения бросил в микрофон: "Ну, это тема для полемики". Однако полемики не последовало. Сказал он буквально следующее: "Я свои взгляды еще раз повторил в докладе. И их буду отстаивать. И они, мои взгляды, совпадают с той оценкой, которую дал октябрьский Пленум Центрального комитета партии... Хотел еще раз сказать, чтобы выбивать у таких как Гаев аргументацию и их домыслы: мы от диалога не уходим, мы за конструктивное сотрудничество... Еще раз с полной ответственностью могу заявить, что партия выражает интересы народа, и защищает, и идет в этом направлении".
Несколько минут, пока Воробьев клеймил Гаева, в зале стояла полная тишина. Я сидел мертвый от страха за свое газетное будущее. Потом перешли к другому вопросу. Когда расходились после учебы, к моей жене (она работала в секретариате "КоЗы") подошел замредактора "Индустриального Запорожья" Валерий Мулько. Посочувствовал: зря Юра вылез со своим мнением, теперь его карьере придет конец. Вечером, в круге света настольной лампы, я откровенничал с пишмашинкой: "Что, собственно, произошло? Коммунист задал вопрос коммунисту. Старшему коммунисту, секретарю обкома. Могу я что-то иначе воспринимать? Он же сказал: "У таких как Гаев нужно выбивать аргументы". У каких это "у таких"? Сразу - ярлык. И почему это у меня надо выбивать аргументы? Давайте убеждать и доказывать. Сам же сказал - тема для полемики. И ушел в сторону, не спросив, удовлетворен ли его ответом. Знал, что отвечу отрицательно. Жду репрессий. Пока их нет, но по логике нашей жизни они еще впереди". Я остановился на этом эпизоде подробно, потому что он характерен для тактики советской номенклатуры: заклеймить, осудить, повесить ярлык, не дать высказаться оппоненту.
Никаких серьезных последствий тот случай для меня не имел. Зато точно знаю, когда выдавил из себя раба - осенью 89-го. Через два года компартии России и Украины будут запрещены (но позже там и там восстановлены). К сожалению, необходимого над КПСС нюрнберга не случилось. Судьба третьего секретаря Запорожского обкома А.К. Воробьева сложилась пристойно: посол независимой Украины в Болгарии, народный депутат первого созыва, сытая старость. Такие кадры не пропадали. Вернусь, однако, к подробностям своей революции.
Неформалы, вопреки чинимым запретам, вели себя довольно напористо. Провели конференцию "Человек. Свобода. Революция", в ДК "Титан" публично огласили программу РУХа, в том же ДК устроили диспут, собравший до трехсот человек. Я был на диспуте и, комментируя увиденное, писал в "КЗ": "Говорили про скасування шосто╖ статт╕ Конституц╕╖, п╕двищення партпрац╕вникам зарплати, небажання апарату в╕ддавати владу, сп╕впрацювати нав╕ть з╕ здоровими силами Руху. Не погодитися з багато чим було не можна, гадаю, що присутн╕ в зал╕ партпрац╕вники почували себе не дуже затишно. Проте жоден ╕з них не вийшов до м╕крофону, не вступив у розмову з залом. Докази неформал╕в про консерватизм апарату отримували, таким чином, п╕дтвердження. Ось чого я збагнути не можу!
Нас ╕з трибун переконують, що в парт╕╖ сьогодн╕ проходить оновлення, у парткоми р╕зних р╕вн╕в приходять перебудовч╕ сили: молод╕, що мислять по-новому, здатн╕ довести свою авангардну роль. Але де ж вони, ц╕ сили? Коли ж в╕д сл╕в перейдемо до д╕ла, вступивши в реальний д╕алог з неформалами? Як же без цього в парткомах збираються завойовувати авторитет? Невже д╕йсно чекатимуть повноважень? Не вс╕ члени парт╕╖ консервативн╕. Але поки апаратники сво╖ми д╕ями не завоюють авторитету, недов╕ра буде переноситись на парт╕ю в ц╕лому. Ось що прикро". Подпись под заметкой "Ю. Гаев, член КПСС с 1985 года" как бы провоцировала партийцев старых и преданных. Писать о том, что КПСС насквозь прогнила, в Запорожье было нельзя, но "конструктивно" критиковать уже дозволялось. Вот я и делал вид, что все дело в чиновниках - не имеющих своего мнения, растерявшихся, не умеющих убеждать.