Впереди через реку переброшен горбатый кирпичный мостик. Я брезгливо обошел детишек, что кормили уток, как только эти несчастные пернатые здесь выживают, миновал парней с двух девчушками, странных рыбаков - что можно выловить в Москве-реке? - в голове стучало все глуше, мысли двигались как сонные рыбы, уже даже забывал, зачем вышел, что пытаюсь понять,
Впереди на излучине двое мужиков в нечистых рубахах, стоя по колени в мутной воде, тащили что-то баграми. Я видел вздувшиеся жилы на худых шеях. У одного ветхая рубаха лопнула, мышцы выступали сухие и резкие как плетеная корзина.
Когда я приблизился, они, пятясь, подтащили к берегу нечто белесое и раздутое. Я с трудом узнал человеческое тело. Размокшее тело, пропитанное водой, полопалось как спелый арбуз, мужики так и оставили, наполовину вытащенным из воды. Утопленник распух, мясо отваливается, я сперва не понял, почему огромная и черная грудь странно шевелится, потом рассмотрел скопище крупных сытых раков, что вцепились намертво в тело мертвеца и неспешно рвали крепкими клешнями разбухшую и мягкую плоть, совали в прожорливые пасти.
Один мужик сказал с одобрением:
- Крупные... Вась, принеси ведро, соберем.
Второй, чем-то похожий на этого утопленника, весь белесый и одутловатый, с побитой мордой в крупных кровоподтеках, прошлепал разбитыми губами, где корочка запекшейся крови переходила в широкою полосу грязи:
- Да как-то... Одно дело знать, что утопленников жрут...
- Тю на тебя, - удивился первый. - Ты, Пиводрал, даешь! Вчера такое говно жрал... как всегда жрешь, а сейчас раки тебе не по ндраву! Я ж их под водочку или пиво... А нет, так продадим. Раки-то не раки, прямо слоны!
Его проворные руки уже ловко хватали за толстые темносерые панцири. Слышался слабый треск, шесть когтистых лапок отрывались от плоти, распарывая ее крохотными коготками. Толстый рак с костяным стуком биллиардного шара летел в ведро. Пиводрал поколебался, но раки в самом деле удались, начал неумело брать их за спины, отрывать от безобразно распухшего тела и швырять в ведро, а сам с любопытством всматривался в лицо мертвого, где раки уже выели глазные яблоки, сгрызли нос. Сейчас из глазных впадин торчали, пугливо извиваясь острые хвостики мелких рыбешек, что жадно поедали мозг, то ли лакомились, то ли освобождали место для икринок.
- Крупные, заразы, - сообщил первый. - У тебя есть монетка?
- А что?
- Сообщить надо.
Пиводрал поглядел на труп, поколебался:
- Ладно, позвоню. Только сперва надо этим... ну, которые зарабатывают на новостях в телевизоре. Они приплачивают, если их позвать раньше. Ну, раньше ментов. Народ страсть как любит смотреть на мертвяков и всяких задавленных на улице! Мол, хорошо, не меня...
Первый хмыкнул:
- Начнут спрашивать, не опознал ли кто.
- А это затем, чтобы крупно показать на весь телевизор, - пояснил Пиводрал со знанием дела. - Родителя звонят, ругаются, что детей стращают, а эти так это резонно: а мы для опознания!
Оба оглянулись на труп, от которого не особенно обезображенными остались ноги, даже гениталии сожраны начисто, только обломок хряща торчал в полпальца длиной. Живот проели до позвоночника, там и сейчас двигалось, ребра подрагивали, словно утонувший, даже пролежав пару недель в теплой воде, пытался что-то вздохнуть.
Первый подумал, предложил:
- Зря вытащили целиком. Давай чуть приспустим обратно.
- Зачем? - удивился Пиводрал.
- Да чтоб следы насильственной смерти не высохли, - пояснил первый.
Пиводрал сказал с сомнением:
- Думаешь, насиловали? Хотя с этими новыми русскими...
- Насильственной! - повторил первый с презрением. - Тупой ты, хоть и Бауманский кончил... если не брешешь. Это значит, насильно его убили.
- Насильно? - переспросил его напарник, который кончил Бауманский. Челюсть его отвисла, из уголка рта потекла мутная слюна. - А как?
- Ну да. Силой, значит. Так что пусть лежит, как был. А пока приедут, мы еще с десяток раков снимем. Они ж мертвечину за версту чуют! Вот смотри еще один ползет... Давай, собирай! Твоя ж Галька их живыми жрет. А Китя так и вовсе только дерьмо из них высмактывает...
Пиводрал при упоминании не то родни, не то домашних животных, откинул почти интеллигентскую щепетильность, так непригодную в эпоху рынка, вошел в мутную как политика воду и, стараясь не прикасаться к мертвяку. ухватился за сеть. Тело утопшего сползло до половины в воду, песок цвета сибирской нефти чуть взвихрился, но было видно как новоприбывший рак, а за ним еще один, помельче, обрадовано вцепились в распухшую ступню.
А в самом деле, подумал я с горькой насмешкой. Чего добру пропадать Тому утопшему уже все равно, закопают в дорогом гробу или его тело съедят собаки. Он перестал быть, когда угас последний лучик сознания. Как горько завещал один польский поэт: хоронить себя я завещаю всюду. Все равно при сем присутствовать не буду.
Раки торопливо отщипывали белесые волоконца плоти, словно чуяли, что добычу вот-вот заберут. Размокшее, пропитавшееся водой тело подавалось легко, я видел как клешни выстригают мясо, замедленными и чуть неверными движениями, словно двигаются дистанционные роботы, подают в зубастые пасти.
Я уже собрался идти дальше, как из-за тучки выползло солнце. Острый как скальпель луч вонзился в уже почти голый череп, и тут внутри меня что-то предостерегающе дрогнуло. В утопленнике проступило нечто тревожно знакомое.
Чувствуя себя так, словно мне приставили к ребрам острые ножи, я осторожно сделал шажок назад, украдкой огляделся. Вроде бы никто не следит. Двое прохожих остановились неподалеку, но смотрят вроде бы на утопленника. Мальчишка подошел совсем близко, тоже уставился с живейшим интересом.
Стараясь не привлекать к себе внимания, я попятился, не делая заметных движений. Когда жиденькая цепочка зевак оказалась между мной и утопленником, я сгорбился, пошел потихоньку, держась по ту сторону нестриженых кустов.
Дома тянулись знакомые, привычные. Я ходил по этой улице тысячи раз... Я? Мои это воспоминания, или только этого меняносителя? Вряд ли я прошел весь путь от рождения. Это было бы слишком нерациональной тратой времени. Проще всадить меня в тело ничего не подозревающего туземцаЁ взять его воспоминанияЁ чтобы не выделятьсяЁ не привлекать внимания...