Когда подарочная часть праздника была закончена, Гарик тихонько переоделся и уже в цивильном сел за стол. Братья посмотрели на него знакомым оценивающим взглядом, и старший Алексей сказал:
– Спасибо за подарки. Но чем ты заниматься-то собираешься?
– Я свободный журналист, – с фальшивым пафосом ответил Гарик.
– Ну-ну, – хмыкнул младший Фёдор. – Сейчас писать все мастаки, но на всех рубля не напасёшься. Чего у меня в деревне поработать не хочешь?
– А чего там зимой делать? – дерзко ответил Гарик. Он знал, как действует этот аргумент.
Глаза у Федьки становятся круглыми и в них кипит возмущение невежеством Гарика. Да зимой на печи только лодыри да алкаши лежат! Зимой самая работа! Мясо в цене, знай покупателя обеспечивай, да ещё кроличьи клетки обновить, да дрова, да ещё…
Гарик кивал и уминал оливье. Рецепт у Алексеевой жены знатный – настоящая говядина вместо колбасы.
– Он тебя задорит, Федя, – унял наконец братца Алексей. – Гарик у нас умный, думает, можно в такое время руки не пачкать. Посмотрим, как в следующем году запоёт.
– Посмотрим, – согласился Гарик.
– Кстати, Игорь, – вступила в разговор Элла. – Когда ёлка-то у Сашки?
– У Капитана Пушистика? – переспросил Гарик, оттягивая неизбежное. – Не получилось у меня, Эллочка, виноват.
Он увидел, как злорадно загораются глаза у братьев и поспешил добавить.
– Проси, чего хочешь. Давай с ним посижу, погуляю, в цирк свожу, если представления есть. Ну не получилось, понимаешь?
– Я тебя одно дело попросила сделать! Неужели было так сложно?
– Извини, Элла, я…
– У нас планы были, между прочим!
– Далась тебе эта ёлка, – примирительно сказал Алексей. – Человек старался, подарки искал.
– За тобой должок! – предупредила Элла.
Начались долгие томительные разговоры о ёлках, которые бывали раньше, где кому какие подарки дарили. Чебоксарцы ударились в воспоминания о поездке в Венгрию. Гарик всё это слушал десятки раз. Он улучил момент и ушёл в детскую комнату, откуда неслись весёлые визги и мерный механический стрекот игрушечного паровоза.
Племяшка тут же заставил Гарика изображать пассажира, который опаздывает на поезд. Остальная детвора, насмотревшись на паровозик, увлечённо играла кто в солдатики, кто в куклы. Гарик, старательно изображая запыхавшегося бедолагу пассажира, подумал, что вот эти моменты и составляют его настоящую жизнь. Детская игра, сколько её не переживай во временных петлях, всё равно оказывается неповторимой и захватывающей.
Он и не заметил, как пролетело время, пока они играли то в железную дорогу, то в перестрелки, то в кубики. Когда пришла Элла забирать малыша на сон, Гарик расстроился даже больше, чем Сашка.
– Спокойной ночи, Капитан Пушистик, – сказал он. – Мы ещё с тобой обязательно поиграем.
За столом были те же разговоры. Гарик терпеливо ждал боя курантов, после чего появлялась моральная возможность тихо уйти. Надо бы с Анькой как-нибудь договориться и собраться за новогодним столом. Она, конечно, тоже всё с родителями и подступиться к ней сложно. Но можно ж раз в месяц встретиться неофициально. Новый Год всё-таки.
– Ты смотри! – восхищённо ткнул вилкой с огурцом Федька. – Задорнов поздравляет!
– Иди ты?! – удивился Алексей, подсаживаясь к телевизору.
Гарик взялся за бутылку «Советского шампанского». Речь известного сатирика он мог произвести по памяти. Новое руководство России то ли не соизволило лично поздравить народ, то ли само увлеклось праздниками и за это дело взялся лично Задорнов. Человек, конечно, известный и популярный, но… Впрочем, время такое, дикое. Приходится или плакать, или смеяться.
[1] В. Цой «Кукушка»
[2] Там же
Проклятый Эч (I)
В глазах висела белесая муть. Паша тряхнул головой, муть стала светлее. Над ним склонилось тёмное пятно.
– Имя помнишь? – мягко спросил женский голос.
– Паша… Павел.
– Ты стабилен?
– Что?
– Темпорально стабилен?
– Не понимаю. Я почти ничего не вижу.
– Сейчас.
Холодные пальцы обхватили его плечо.
– Немного будет больно.
В плечо впилась игла. Снадобье жгуче полилось по жилам.
– Фрр… – прошипел Паша. – Что за дрянь?
– Потерпи…
В голове появилась странная звенящая пустота, но глаза прояснились. Он лежал на широкой кровати, в изголовье полукругом нависали неизвестные приборы. Комната напоминала больничную палату: светлые стены, матово-белые дверцы шкафчиков, дурацкое холодное освещение. Окон не было. Над ним вновь склонилась медсестра, озабоченно заглядывая в глаза. По зрачкам резанул свет фонарика.