Казалось, мой вопль заставляет ее трепетать сильнее, как массу желто — розового желе.
И когда я кричал, вокруг нас вспыхивал белый свет. Столь яркий, что и закрыв глаза я видел его.
Такой ярко — белый, ослепительно — белый.
Мой крик прорвался сквозь белизну. Гвинни исчезла за ней. Подвал — тоже. Я погрузился в эту белизну, в собственный пронзительный крик.
А когда я открыл глаза, то уставился в белый потолок. В белый потолочный светильник. Белые занавески на полуоткрытом окне не скрывали серого, затянутого тучами неба.
Горло саднило. Мой крик оборвался.
Я, моргая, смотрел в белизну.
В поле зрения возникло мамино лицо.
— Марко? Ты приходишь в себя? — тихо спросила мама. Ее помада была размазана. Глаза налились кровью. Я увидел на ее бледных щеках следы от слез.
— Прихожу в себя? — выдавил я; голос мой звучал хрипло, как после сна.
— С тобою все будет в порядке, — сказала мама, потрепав меня по груди.
Я огляделся. Я лежал на спине в постели. В маленькой комнате. Больничная палата.
— Ты получил препаршивый удар по голове, Марко, — сказала мама. — Скорая привезла тебя сюда, в больницу. Ты был в отключке около часа.
— Что? В отключке? — прошептал я. — Ты имеешь в виду, спал?
Мама кивнула.
— Но я был внизу, в подвале, — возразил я. — Мы с Гвинни искали мальчика…
У мамы сделалось испуганное лицо. Ее подбородок задрожал.
— Мальчика? Что за мальчик?
— Кейт. — Сказал я. — Пацан, который сказал, что живет в нашем подвале.
— Марко, это тебе приснилось, — сказала мама.
— Это… это был такой ужас, — выдохнул я.
— Все из — за удара по голове, — заявила мама. — Ты был в глубокой отключке. Это и могло вызвать такие ужасные кошмары.
— Хочешь сказать, я и дома не был? — воскликнул я. — И в школе?
Мама смотрела на меня с испугом.
— Нет. Сразу после удара по голове ты очутился на этой койке.
Она покачала головой.
— Я ж предупреждала тебя, Марко. Я тебе говорила не играть в бейсбол. Я знала, что такое может случиться.
Она продолжала говорить, но дальше я не слушал.
Я напряженно думал. Какое счастье!
Все это оказалось сном. Кейт, живущий в моем подвале… доктор Бейли, желающий изъять мой мозг… Гвинни, выворачивающаяся наизнанку…
Всего лишь дикая, пугающая греза.
Ничего этого не было.
А теперь все кончено. Теперь — то со мною все будет хорошо.
Я испытал такой подъем, что тут же захотел вскочить с кровати. Хотелось орать во всю глотку и скакать от счастья.
Но потом я взглянул поверх маминого плеча.
И увидел… Гвинни!
— Неееет! — в ужасе завопил я.
Гвинни была настоящая. Гвинни была живая. И вот она уже идет ко мне, сверкая глазищами!
20
Я вскрикнул и попытался вскочить. Но мне слишком туго подоткнули одеяло.
Я и пальцем пошевелить не мог.
— Останови ее, мама! — взмолился я. — Пожалуйста, не дай ей причинить мне вред!
Гвинни с горящими глазами подошла к краю моей койки. Мама положила руку ей на плечо.
— Что не так, Марко? — вопросила она. — Почему ты шарахаешься от родной сестры?
Сестры?!
— Нет! — крикнул я. — Она битой махалась. Она по голове меня треснула. А потом…
— Не делала я этого! — заныла Гвинни. — Не била я тебя! Псих, что ли?
Мама оттащила Гвинни на пару шагов назад.
— Гвинни этого не делала, — сказала она мягко. — Гвинни и на площадке — то не было. Неужто не помнишь?
— Этот удар по бошке всю память ему отшиб, — сказала Гвинни. Она сурово смотрела на меня, качая головой. — Ты хоть что — нибудь вообще помнишь, Марко?
— Конечно, — буркнул я.
Но тут же почувствовал головокружение. Казалось, мозг вращается внутри черепа. Я был совершенно сбит с толку. Не знал, что помню, а что забыл.
— Сколько будет дважды два? — спросила Гвинни.
— Гвинни, оставь Марко в покое, — укоризненно сказала мама. И повернулась ко мне:
— Ты же помнишь младшую сестренку, а, Марко?
Младшую сестренку?
Да Гвинни меня в два раза шире!
— Да, я ее вспомнил, — ответил я, закатывая глаза. — Ее разве забудешь? У меня, видать, от кошмаров этих все перемешалось. В моем сне она не была моей сестрой. И она ка — а-к махнула битой!
— Это твой дружок Джереми махался битой! — заявила Гвинни. — Неужели ничего не помнишь?
— Дадим Марко немножко времени, — сказала ей мама. — Но доктор Бэйли сказал, что он будет в полном порядке.
— Но будет дуриком, — настаивала Гвинни.