Да, я не могу любить тебя так, как хотелось бы тебе, — но нельзя строго судить того, кто в безумной и порывистой надежде набрасывался на жизнь, думая соблазнить ее, чтобы она, в свою очередь, соблазнила его.
Я избегал всего, что только мог; ах, я не хотел натолкнуться на такую странную неудачу, не хотел очутиться в сомнительных сумерках — я хотел ясности и счастья, я хотел жить. Но теперь я иногда вижу, что это неуклонное падение является лишь подготовкой: в результате этого падения я окажусь на голом неприветливом пике работы. Я ее ненавижу: она разбила все, что у меня было, она отнимает у меня тех немногих, кто меня любит, она вторгается в мое бытие, но не внушает мне веры ни в нее саму, ни в меня — я смотрю ей в глаза, холодные и упрямые, я знаю, что никогда не полюблю ее, но я не отступлю перед ее натиском.
Любовь? Разве это не любовь, когда ты живешь в моем сердце, и с каждым днем я люблю тебя все сильнее и глубже, потому что знаю: я потерял тебя еще до ее начала?
Любовь? Я не способен различать ее, как ты. Я не знаю ничего другого, но для меня любовь — это то, что не подвержено разрушению: любовь — это отношение к человеку, не просто к женщине. Мое отношение к тебе останется нерушимым. Ты уйдешь и всегда будешь уверена, что причиной стали другие — ты не сможешь понять, что это не так; и я ничем не смогу тебя переубедить. Никогда, никогда не было другого — всегда был только я, а во мне большой, бесформенный кулак, удерживавший меня — всегда, словно он всегда чего-то от меня хочет, хочет того, что могу сделать только я, если не растворюсь в ком-нибудь другом. Если останусь единственным, самим собой.
Но чувствуешь ли ты, насколько ты мне близка? Эта безнадежная близость делает меня счастливым. Ты не сможешь понять, что я хочу тебе сказать. Да я и сам не могу толком этого понять. Иногда я очень явственно воображаю тебя, словно ты стоишь передо мной, — ты говоришь с людьми, они дают тебе благонамеренные советы, а мне хочется увести тебя в ночь, попытаться поговорить с тобой без лишних слов, чтобы объяснить, как я люблю тебя, как я теряюсь — ведь я пытался и раньше. Но другие имеют больше прав, чем я.
Письмо, и правда, получается бесконечным. Прочти и порви его — оно насквозь фальшиво, чтобы оно было правдивым, нужны великие слова. Но я не смог найти таких слов и поэтому обхожусь обыкновенными. Выведи из этого письма только одно: я никогда не видел в твоем отношении ничего иного, как неожиданно свалившееся на меня что-то великое и прекрасное, то, что я хотел бы удержать, — но я не создан для этого.
Дай мне время, и я смогу объясниться. Мое письмо — очередная попытка сделать это. Я многого не понимаю. Но отступать дальше я не хочу.
Я снова здесь со вчерашнего дня. Под Флоренцией я столкнулся с другим автомобилем. Я всегда думаю о тебе — и дома, и в дороге. Но снова я не сказал тебе всей правды. Не читай лжи в этом письме. Читай то, что я не смог сказать.
Рут Альбу
Порто-Ронко, до 23.08.1932
Привет, обезьянка!
Вот тебе письмецо от нашей с тобой Доротеи.
За посылку спасибо —
А ты не забыла форель?
И как там насчет сандалий?
В воздухе осенью пахнет —
Скверный опасный запах.
Скоро конец рождественской сказке*,
Но тебе я ее не пошлю — уж очень страшна.
Сказки на Рождество — они ведь всегда страшные…
Как мне тебя не хватает!
Нынче впервые мы огонь разожгли в камине.
Как мне тебя не хватает!
Ссадина Пэт* зажила, ну, а Ленни*
Отбывает пятнадцатого — ничего в том веселого нет.
Полагаю, Сибилла* скоро будет в Берлине.
К нам собирается венка* — венская кухня, о да!
Как мне тебя не хватает…
Рислинг, что ли, сегодня открыть 21-го года
И поставить на стол два стакана — мне и тебе?
Заведу граммофон, буду пить и песенки слушать.
Быстро сходит с меня загар:
От писательства жутко бледнеют,
Особенно от рождественских сказок —
Они изнуряют, и пишущий их несчастлив.
Герман Банг говорил: «Писательство — тот же вампир».
Как мне тебя не хватает.
Кажется, начался сезон дождей; я развел огонь в камине и завел граммофон. В комнате дым и гром, а я вспоминаю о многих вещах.
Останешься ли ты в Бреслау*? Иногда я думаю: скоро ты напишешь мне, что местный театр обанкротился и ты возвращаешься. Как это было бы прекрасно зимой — знать, что будешь работать, жить в теплой комнате и говорить, говорить и говорить с тобой.