Я хорошо понимал его. Я хорошо понимал всех игроков команды. Перед моим первым матчем, на выезде против «Чезены», я прямо-таки излучал энергию. Страницы газет были набиты ста-
тьями о том, что я собираюсь показать с первого матча, что я значу для новой команды.
В основе в атаке вышли я, Пато и Роналдиньо. Казалось, что это мощно. Робиньо начал в запасе. Но все бесполезно. Я изнурил себя с самого начала, как я частенько делал в «Аяксе». Хотел слишком многого, а получили мы слишком мало: на перерыв мы ушли, уступая «Чезене» со счетом 0:2. Мы, «Милан», проигрываем «Чезене»? Это меня бесило, и я выкладывался на поле максимально, но ничего не получалось. Я пахал, как собака, и ближе к концу мы получили право на пенальти. Кто знает, может, мы бы перевернули игру? Я пошел бить пенальти. Удар пришелся в штангу. Мы проиграли. Как, вы думаете, я себя чувствовал? Мне еще пришлось проходить допинг-тест после матча. Я зашел в тот кабинет, будучи злее черта, аж стол сломал. Мужик в кабинете перепугался не на шутку.
Успокойтесь, успокойтесь...
Слушай, не говори мне, что надо делать, иначе закончишь, как этот стол.
Не стоило так поступать, он ведь ни в чем не повинный человек, отвечающий за допинг-контроль. Но с этим настроем я приехал в Милан, и после нашего поражения в глазах было темно. В таких случаях меня надо оставлять в комнате, где можно ломать и крошить. Внутри меня все кипело, и я был рад, когда на следующий день пришли газеты, в которых мою игру признали слабой. Заслуженно. Мне оставалось лишь кулаки сжать.
Но в следующем матче лучше не стало. И в последующем. Я забил свой первый гол за «Милан» в ворота «Лацио», и мы даже были близки к победе. Но на последних минутах мы упустили победу. На этот раз не было допинг-контроля.
Поэтому я сразу пошел в раздевалку и со всей силы пнул доску, где тренер рисует игровые схемы. Она полетела, как снаряд, и попала в игрока.
Не играйте с огнем, это опасно, — прорычал я, и в комнате воцарилась тишина. Думаю, все сидящие там люди точно поняли, что я имел в виду: мы должны были побеждать, и мы, мать вашу, не должны были пропускать ненужные голы в конце. Так продолжать было нельзя.
После четырех матчей у нас было лишь пять очков. Во главе таблицы, конечно же, был «Интер». Я чувствовал, что давление на меня становится все сильнее. Мы до сих пор жили в отеле Boscolo, и нам удалось немного освоиться. Хелена, которая не выходила на
публику, дала первое интервью. Оно было для журнала Elle, и это был фарс. Каждое сказанное слово попадало в заголовок. Я мог сказать какую-то фигню в духе: «После встречи с Хеленой стало гораздо меньше лапши с фрикадельками». Эти фразы стали в журнале неким подобием признания в любви Хелене, что показывало, что я менялся. У меня был бзик по поводу прикованного ко мне внимания, а сейчас я начал становиться более застенчивым.
Вокруг меня было не так много людей, и мы вели спокойную жизнь. Я сидел дома, и через несколько месяцев мы переехали в квартиру в центре города, которую для нас нашло руководство клуба. Конечно, это было мило, но там не было нашей мебели, наших вещей. Все это было здорово, но все это было чужим. По утрам меня в фойе дожидался телохранитель, с которым мы ехали в Миланелло, где я завтракал перед тренировкой и обедал после оной. Всегда было много всякой PR-фигни, фотосессий. Как всегда это происходило в Италии, я был далек от семьи. Перед выездными матчами мы оставались в отелях, а перед домашними — в Миланелло. И я начал ощущать это.
Ощущать, что я скучаю по дому. Винсент рос, он говорил все больше. Это сумасшествие. Макси и Винсент так много переезжали с места на место, что они спокойно говорили на трех языках: шведском, итальянском и английском.
Начинался новый этап в жизни, и я частенько задумывался, а чем же я займусь после окончания карьеры, а Хелена начнет свою? Меня посещали подобные мысли. Порой я даже ждал конца карьеры. Порой — нет.
Но я был не менее заряженным на поле, и скоро футбольные дела начали налаживаться. Я решил исход семи-восьми матчей подряд, и вернулась старая добрая истерия. «Ибра, Ибра» повсюду. Газеты сделали фотоколлаж. В центре был я, а на мне вся остальная команда. Мол, я ташу весь «Милан» на своих плечах. Это обсуждали так горячо, как никогда прежде.
Я знал одну вещь, касающуюся футбола, лучше других: в футболе ты сегодня можешь быть богом, а в другой день — совершенно бесполезным. Приближался главный матч осени, дерби против «Интера» на Сан-Сиро. Никаких сомнений в том, что ультрас будут меня ненавидеть. Давления должно было стать еще больше. Помимо всего прочего, у меня начались проблемы с одноклубником Огучи Оньеву, американцем размером с небольшой дом. Както я сказал одному товарищу по команде: