Я все сильнее осознавал, что пути назад нет. Наступило время постоять за себя и снова стать прежним. Как поется у одного известного рэпера: можно вырвать ребенка из гетто, но невозможно вырвать гетто у него из души.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Когда я был маленьким, брат подарил мне трюковый BMXвелосипед. Я назвал его «Фидо Дидо». Был такой герой мультфильмов, маленький сорванец с взъерошенными волосами (я считал его самым крутым). Но вскоре велосипед угнали. Это случилось возле бани в Русенгорде. Явился отец в распахнутой рубахе с засученными рукавами. Он из той породы мужиков, кто всем ясно дает понять: «Никто не смеет трогать моих детей и воровать их вещи!». Но даже такой суровый мужчина, как он, ничего не смог бы поделать в данном случае: «Фидо Дидо» бесследно исчез, а я был крайне расстроен.
После этого случая я сам стал угонять велосипеды. Я ломал замки, я стал мастером в этом деле. Бац, бац, бац — и велик мой! Это было первым моим серьезным «делом», и я чувствовал себя настоящим похитителем велосипедов. Обычно все происходило более или менее невинно, но порой я позволял себе лишнее. Так, однажды я вырядился во все черное, вышел в ночь, как какойнибудь чертов Рэмбо, и увел армейский велосипед, используя массивные кусачки. Велик был хорош и очень мне понравился. Хотя, если честно, больше меня впечатлил не велосипед, а тот кураж, который я испытал. Это вызвало во мне желание красться по ночным улицам и хулиганить, кидаясь яйцами по окнам, и тому подобное. Притом, я почти не попадался.
Однажды в универмаге «Весселс» в Ягерсро (пригород Мальмё — прим, пер.) вышел досадный прокол. Но если сказать по совести, я это заслужил. Мы с другом оделись в большие зимние куртки (посреди лета!) и вынесли под ними четыре ракетки для настольного тенниса и еще какую-то мелочь. Поймавший нас охранник справедливо заметил: «Вы, ребята, не заплатили за это». На что я с вопросительным видом вытащил из кармана несколько монет: «Чем? Вот этим?!». Но у мужика не оказалось чувства юмора, и впредь я решил быть более изобретательным. И, смею надеяться, стал в итоге довольно искушенным мастером этого дела.
Помимо длинного носа, у меня был еще один недостаток — я шепелявил. Мне назначили логопеда. В школу приходила женшина и учила меня правильно выговаривать «эс», и мне это казалось унизительным. Думаю, в тот период я желал каким-то образом самоутвердиться и поэтому внутри меня все бурлило. Я не был способен усидеть на месте больше секунды и постоянно носился, как угорелый. У меня было чувство, что если я буду бегать достаточно быстро, смогу избежать любых неприятностей. Мы жили в Русенгорде, районе, наполненном иммигрантами всех мастей — сомалийцами, турками, югославами, поляками — и немного шведами. Все вокруг изображали из себя крутых, и любая мелочь могла мгновенно воспламенить.
Да и дома было не все просто, если не сказать больше. Мы жили на улице Кронман, на четвертом этаже, и я бы не назвал обстановку в доме теплой или добросердечной. Никто вокруг не интересовался: «Как ты провел сегодня день, малыш Златан?». Ничего подобного. Взрослые не помогали с домашними заданиями и не интересовались твоими проблемами. Ты был предоставлен самому себе и не мог даже пожаловаться на жизнь кому-то близкому. Оставалось только стиснуть зубы, когда вокруг были бардак и постоянные ссоры, порой даже с рукоприкладством. Конечно же, возникало желание получить хоть немного сочувствия. Однажды я навернулся с крыши в детском саду. Я заработал синяк под глазом и весь в слезах побежал домой в надежде, что меня пожалеют, погладят по головке или хотя бы скажут пару ласковых слов. А вместо этого получил пощечину.
— Что ты делал на крыше?
Это прозвучало не как «бедный Златан», а скорее как: «Идиот чертов, ты забрался на крышу — вот тебе за это». Страшно обидно, вдвойне больно. Я убежал... У матери не было времени на утешения, по крайней мере не тогда. Она убиралась, пытаясь хоть что-то заработать. Она была трудолюбива и старательна, она костьми ложилась, но не могла заработать много. Ей приходилось тяжело, и, в придачу, все мы обладали ужасными характерами. Если в обычной шведской семье разговор за столом происходит приблизительно так: «Дорогой, ты не мог бы передать мне масло, пожалуйста», то у нас это прозвучало бы: «Дай-ка сюда молоко, болван». Помню постоянно хлопающие двери и плачущую маму. Она часто плакала. Я очень люблю ее. Жизнь ее была тяжелой: она убиралась по четырнадцать часов в сутки, и иногда мы помогали ей, выбрасывая мусор из баков и все такое, чтобы получить немного денег на карманные расходы. Правда, не всегда — бывало, что мать все оставляла себе.