– Здесь у вас кровоточит. Вам бы всю одежду залило кровью, – говорит она.
Ее мысли не поспевают за голосом, и она слишком поздно это осознает. Делает вид, что и правда думает, будто мою одежду еще можно испортить пятнами крови.
Мои джинсы были во вполне приличном состоянии, когда я достал их из ящика для переработки в супермаркете. Похоже, сегодня одежду выбрасывают почти новой – только ради места в шкафу. Когда я нашел эту большую красную рубашку в клетку, на ней даже были все пуговицы. А серый джемпер – как ни странно, из кашемира – наследство от моей прошлой жизни. Храню его потому, что теплый, а вовсе не из сантиментов. Мое пальто из благотворительного магазина. Зима тогда выдалась суровой, холоднее нынешней, и я, собрав немного подаяния, зашел в магазин за носками. А вышел с этим тяжелым шерстяным пальто. Сотрудники магазина пожалели меня, а я в тот день слишком замерз, чтобы гордо отказываться.
– Далеко вам до дома? – спрашивает она, не прекращая работы.
И тут же замирает, медленно закрывая глаза.
– Моя кровать – весь мир, – отвечаю я так радостно, как только могу.
В этот момент я дергаюсь, и подо мной рвется бумажная подстилка на койке.
– Простите меня, – говорит она, заканчивая зашивать, – вам действительно некуда пойти, даже на одну ночь?
Встаю с кровати и потираю ладони. Хочется пожать ей руку, но на моей коже столько грязи, что не решаюсь. Вижу в углу небольшую раковину; отправляюсь к ней, включаю локтями сразу оба крана. На белый фарфор льется поток коричневой воды.
– Спасибо вам за это, – указываю себе на голову. – Теперь буду в порядке. У меня неподалеку живет друг, остановлюсь у него.
У меня и правда когда-то неподалеку отсюда был друг.
Вот он – улыбается – Себ. Кидали друг другу фрисби во дворе напыщенного исторического дома. Руки его загорели после лета на семейной вилле. Он бросал диск – тот взлетал высоко, планировал мимо меня и плавно приземлялся у двух пар ног. Нины и Грейс. Как давно это было!
Закрываю глаза.
– В первые пару дней возможно легкое головокружение, но вряд ли тут что-то серьезное, – говорит медсестра, и я снова возвращаюсь. В больницу.
Вытираю рукавом глаза. Женщина из того дома, с красным пятном на белой блузке, расталкивает все остальные мысли.
– Ой, поосторожней, – вскрикивает она, – вы сдерете швы.
– А вы что, зашили мне глаз?
Я сажусь и кончиками пальцев провожу по брови.
– Да. Не волнуйтесь. У вас могут возникать периодические провалы в памяти. Все будет хорошо, не накручивайте себя, – улыбается она.
– Надо было все-таки что-то сделать, – отвечаю я.
Она вопросительно смотрит на меня.
Я позволил ей умереть. Наблюдал за тем, как ее убивали.
Она идет к двери.
– Проверю, есть ли доктор неподалеку, чтобы сделать сканирование, – говорит она и выходит.
Выглядываю в коридор. Там теперь другой полицейский, не тот, что привез меня. У него выражение человека, привыкшего убивать время, глядя в смартфон с детским выражением лица. Увидев меня, он приходит в движение со всем своим громоздким обмундированием.
– Готово, – говорю я, выглядывая из комнаты.
– А, – отвечает он, не сдвигаясь с места, – ну хорошо. Не возражаете, если задам вам пару вопросов?
Мой взгляд в этот момент, кажется, выражал больше встревоженности, чем мне того хотелось бы.
– Я всего лишь зафиксирую в блокноте. Для учета рабочего времени, и все. – Он похлопал по блокноту.
На телеэкране у меня над головой идет какой-то старый сериал. Змейкой оттуда ползет тихая музыка: «Ma belle amie, ты была одним ударом в барабан и целой симфонией».
И эта музыка по какой-то неведомой тропинке уводит меня к Грейс, к нашей первой встрече. То была неделя знакомства первокурсников. Приехав в колледж, я почувствовал, будто сбросил с себя старую истрепанную кожу. Ни грамма грусти, что оставил маму, папу и Рори. И вот я уже за столом подписывал заявление на выдачу карточки члена студенческого союза. Не успел я сунуть карточку в карман, как, обернувшись, увидел ее. Стояла вот так запросто, прямо за мной.
– Грейс Макинтош, – представилась она.
Человек за столом, нахмурившись, принялся искать ее имя в длинном распечатанном списке. Она повторила свою фамилию, и тогда наконец он нашел.
– А, – сказал он, бросив взгляд на меня, – так вы из одного класса.
Я застыл. Она улыбнулась мне, а я мог лишь стоять и пялиться на нее, это белокурое солнце. Я словно купался в ее лучах.
– Привет, – сказала она, – я Грейс. А это – Нина.
Ее чернота была полной противоположностью свету Грейс. Словно острый горный камень и обкатанный морем валун.