– Как случилось что? – уточняет она.
Ее глаза сузились, и я замечаю, что в них крутятся какие-то мысли, не связанные со мной.
– Нападение. Я видел, как на нее напали. Я был в той комнате.
Поднимаю глаза на двух офицеров, сидящих передо мной. Они переглядываются. Не верят? Нет, тут что-то другое. Смятение.
– Нее? Вы сказали нее? – переспрашивает она, вздернув брови.
Киваю.
– Женщину. В доме. Видел, как ее душили. Ее парень.
Они снова переглядываются. Тишина нарастает, ширится, пока не заполняет собой все пространство. Он растерян и раздражен – на себя и на меня, – потому что чего-то не понимает.
– Допрос окончен. На моих часах двадцать два двадцать два, – говорит он и нажимает кнопку на аппарате.
– Что происходит? – спрашиваю я.
Они многозначительно смотрят друг на друга.
– Сейчас мы снова позовем сержанта, он с вами пообщается. Вам может понадобиться попечитель, – говорит женщина и резко встает со стула.
Я уже забыл, как ее зовут.
– Попечитель? Но я не ребенок. Стойте. Я ведь не сумасшедший. Может, я и выгляжу не очень, но здесь все в порядке, – показываю на свой правый висок.
– Это не займет много времени, но лучше бы вам ничего не говорить, пока он с вами не пообщается. – Она открывает и держит дверь, приглашая меня выйти.
Меня проводят обратно в камеру и оставляют ждать. Они обеспокоены моим ментальным здоровьем. На улице со мной такое случается каждый день. Даже когда люди проходят мимо, зажав рот и нос руками, в их глазах читаются жалость и презрение. Но здесь у меня есть право голоса. Я имею возможность говорить и быть услышанным. Они должны меня слушать. А после этого вы никак не сочтете меня безумным, уж поверьте.
Слышу, как со стуком распахивается дверь камеры.
– Мистер Шют, я сержант следственного изолятора.
Поднимаю голову и вижу офицера, с которым уже встречался. Встаю, чтобы при разговоре с ним быть на равных.
– Всего пара вопросов, – говорит он, нервно почесывая светлую щетину.
Даю ему озвучить все, чтобы потом ответить сразу. Никаких подтекстов в них нет.
– Вы сейчас проходите или проходили ранее лечение от психических заболеваний?
– Нет.
– Вы когда-либо проходили принудительное лечение от психических заболеваний?
– Нет.
– Вы когда-либо совершали попытки самоубийства или, возможно, ощущаете тягу к самоубийству прямо сейчас?
– Нет.
– Хорошо. Думаю, экспертиза психиатра здесь не потребуется.
Меня возвращают в комнату для допросов, и на этот раз я запоминаю их имена: Рэйчел Блэйк, не Рошель. И Саймон Конвэй, оба – детективы-инспекторы. Допрос начинается заново. Первые фразы звучат ровно так же, как и в тот раз, словно я попал в компьютерный глюк: представление, предостережение, право на адвоката, все заново разъясняется. На них я не смотрю, концентрируюсь на собственных пальцах.
– Прямо перед перерывом, – говорит Рэйчел Блэйк, – вы рассказали нам, что стали свидетелем нападения. На женщину.
– Да, – отвечаю.
Я все еще озадачен: почему они вдруг решили, будто я психически нездоров. Ничто из того, о чем спрашивал сержант, на это не указывало.
– Так вот, об этом я спрошу вас позднее. А сейчас хочу поговорить о нападении на джентльмена по имени Кеннет Сквайр. Вам знакомо это имя? – спрашивает она.
– Нет, – отвечаю я.
Это явно ошибка.
– А кто это?
– Человек, такой же, как и вы, так скажем, без постоянного прибежища. Сейчас покажу фотографию. Подозреваемому продемонстрирован вещдок РБ/один, фотография жертвы. Узнаете его?
Гляжу на картинку, и кровь стынет в жилах. Вне всякого сомнения, это тот человек из парка, пьянчуга. На фотографии его лицо с закрытыми глазами. Горло пересекает длинный хирургический шрам. Но это точно он.
– Э-э-э, да. Я. Но. Нет, я его на самом деле не знаю, но на фотографии узнаю, – медленно выдавливаю я.
– Откуда? – бесстрастно продолжает Блэйк.
– Точно не скажу. Встречались где-то.
Она не останавливается:
– Мистера Сквайра нашли сегодня утром в Гайд-парке. Ему было нанесено ножевое ранение в шею, и он бы умер, если б его не обнаружил человек, вышедший на пробежку. У вас есть предположения, как он мог получить это ранение?
– Нет, – отвечаю я.
– Рассечение над глазом, мистер Шют. Откуда оно у вас?
Касаюсь шрама пальцами. Швы гордо выпирают наружу, и я сдерживаюсь, чтобы не почесать.
– Упал, – отвечаю я.
Они знают больше, чем говорят, но в данный момент мне неведомо, что они знают или откуда.
– Упали где? – спрашивает Блэйк, голос у нее ровный и уверенный.
– Я не знаю. Такие, как я, часто падают. Мы падаем, встаем, снова падаем. В Восточном Даличе? Может, Камберуэлле. Не разберешь.