– То-то и оно, братан. Надо только правильно подобрать штучку-дрючку.
Вывернув наизнанку ботинки для просушки, я машинально взглянул на него.
– В общем, есть такие замки, их можно открыть. Скажем, йельский. Если там йельский замок или даже маленький висячий замок, то считай, братан, ты внутри.
– Как? – вдруг заинтересовался я, вспоминая свое прошлое взломщика.
– Ключ Ллойда, – ответил он.
Не сводя с него глаз, я ждал продолжения.
– Что, не знаешь про ключ Ллойда? Ну полный пипец, братан.
Через пять минут он изготовил мне его из пластиковой бутылки из-под сидра. Получилась просто полоска пластика около трех дюймов шириной и шести дюймов длиной.
– Изгиб бутылки проходит в дверной проем. Просто суешь его в щель, подхватываешь язычок и толкаешь. Большинство дверей так и открываются. Дефект, так сказать, – добавил он и швырнул ключ на пол.
Сколько лет назад это было? Десять? Двадцать? Больше? В моей памяти о том месте не сохранилось ничего, что указывало бы на время. Ни телевизоров с плоским экраном. Ни ситца. Ни ворсового ковра. Лишь голый пол да заколоченные окна. И еще тяжелый ядовитый запах плесени.
Вдалеке ревет сирена, выбрасывая меня из забытья. Полдень давно позади – судя по положению солнца, дело близится к вечеру. Подхожу к шеренге магазинов у библиотеки, ищу поблизости мусорную корзину. Замечаю одну и, порывшись в ней, нахожу то, что мне нужно. Иду обратно на свое место. «Порше» и Эбади еще не вернулись. Голод напоминает о себе, но я не обращаю внимания – сажусь и вырезаю себе из пластиковой бутылки ключ Ллойда. Консервные банки совсем стали хилые, ими бутылку не разрезать, поэтому отправляюсь исследовать окрестности и подбираю наконец пустую бутылку из-под лагера. Отбиваю горлышко о бордюр. Пробую пальцем край – острый, такой легко пройдет сквозь пластик. Вот ключ готов, а я устраиваюсь поудобнее и жду. При свете дня ничего предпринимать нельзя. Надо выждать, пока не закатится солнце и на улицу не начнет наплывать темнота.
Верчу пластик в руках. Проходит час. Я знаю, с каждой минутой он все ближе и ближе к возвращению домой. Как только стемнело – я уже тут как тут, прямо у двери в 42Б. Большая каменная лестница, что слева от меня, – отличное укрытие, но вокруг все равно никого нет.
Протискиваю край ключа Ллойда между дверью и проемом – туда, где находится язычок замка. Сердце стучит быстрее, чем хотелось бы, и я делаю паузу, чтобы успокоиться. Теперь возвращается головная боль; мне она кажется чем-то вроде предзнаменования или предупреждения. Что я здесь делаю? Проникнуть в этот дом – пожалуй, худшее из всего, что я мог бы придумать. Не представляю, на что я рассчитываю, но знаю одно: что-то не так. Либо видео было снято не в том доме, либо за дверью фальшивка.
Дыхание понемногу восстанавливается; я покрепче берусь за пластик и проталкиваю его в щель. Он гнется – слишком рано. Вытаскиваю, выпрямляю и снова просовываю уже под другим углом, так он кажется прочнее. Упираюсь краем во что-то твердое – должно быть, язычок замка.
От неожиданно раздавшейся сирены мое сердце чуть не выпрыгивает из горла. Я знаю, что она далеко и не представляет угрозы, но все равно пластик вынимаю. Замираю, навостряюсь, пытаюсь спиной уловить даже малейшие звуки.
Снова тишина. Снова проталкиваю в щель свой сделанный из мусора ключ Ллойда и сильно надавливаю. Сквозь дерево чувствую, как пластик нащупывает гладкий край язычка. Вдруг меня пронзает мысль, и я столбенею: тот гудок, когда он уходил. Тот звук – длинный гудок. Это же сигнализация. Я не смогу попасть внутрь. Более того, сигнализацию поставили недавно. Раньше ее не было. Он ее только что установил. Хочет что-то скрыть? А зачем еще так резко усиливать безопасность? Что же тогда с моей версией событий? Он знает, сигнализация ее опровергает. Как я докажу, что проник тогда внутрь, если представить, что мне пришлось бы обойти сигнализацию?
Глава двадцать первая
Воскресенье
Деньги. Когда денег много, можно делать все что угодно.
Одно время главными денежными мешками были американцы. Среди них затесались несколько британцев, но большинство все же были родом из США и их имена все еще эхом отзываются в веках: Баффет, Гейтс, Кох, Рокфеллер и Трамп. Теперь к ним добавились арабы. Я наблюдал эту перемену. Как спорткары рвали на части Найтсбридж. «Роллс-ройсы» в Мэйфейре. Богатство их настолько велико, что обеспечивает им анонимность – возможность перемещаться по миру за тонированными стеклами, жить за высокими заборами. Для любителей пощеголять богатством есть Луи Виттон, Армани, Ролекс, Картье, которые сохраняют анонимность, делая всех одинаковыми. Поставь их рядом – не отличишь одного от другого. Помню всех этих дизайнеров по своему прошлому в Сити. Впрочем, моду я никогда не понимал.