Не оборачиваясь, выхожу из комнаты и иду, пока не оказываюсь за пределами участка. Злость под давлением разгоняет по венам кровь. Я не знаю, как сделать так, чтобы меня услышали. Ужасной смертью погибла женщина. На моих глазах. Мне небезразлично, что где-то сейчас разлагается ее труп. Мне небезразлична ее семья.
На улице ярче, чем, как мне кажется, должно быть. Зажмуриваю глаза и продолжаю шагать навстречу свету, а в голову в это время врывается образ той комнаты. Ноздри заполняет запах горящего дерева, придавая резкость картинке в моей голове. В камине за решеткой горит огонь, трещат и шипят поленья. И еще та песня:
Я остановился; такой, застывший посреди улицы, я легко сойду за одного из городских сумасшедших, что постоянно грозят кулаком всему миру. Седовласый, злой, чудаковатый. Но воспоминания возвращаются ко мне, и я должен подождать, пока они кристаллизуются. Их нужно удержать во что бы то ни стало. Потому я сажусь, прямо там же, где стою. Глаза не открываю: знаю, что стоит открыть – и цепочка воспоминаний оборвется. Пялится на меня кто-то из прохожих или нет, мне все равно.
Земля холодная и жесткая. Отчаянно пытаюсь ухватиться за воспоминания, но они иллюзорны и неуловимы. Опираюсь спиной на небольшой заборчик, чтобы чувствовать опору. Что-то засело в моей голове, и теперь, когда синапсы горят огнем, это что-то приобретает значимость. Что это может быть?
Картинка растворяется в воздухе, меняясь на кадры с домом Эбади из полицейского видео. О, где же мои прежние воспоминания? Их прямо на моих глазах пожрали новые и столь пошлые. То видео разъедает мою память, заражает ее, вгрызается в мое сознание, как червь-паразит.
Чтобы уничтожить этого червя, я должен подумать о чем-то еще: Себе, доме, долларах, Грейс, Рори. Загоняю в голову одну картинку за другой, чтобы привести мысли в порядок, но тщетно. Слышу, как стучат изнутри эти мысли-захватчики. Они стойкие.
Само это слово – стойкость – несется вперед зайцем-пейсмейкером. Я не проявил достаточной стойкости. В этом и проблема. Она, Грейс, тоже так считала.
Когда я увидел ее в окружении коробок в новой квартире, она сказала, что хотела, чтобы я сделал для нее что-нибудь приятное. Я выбрал ужин в кафе «Руж». Там мы часто тусовались студентами, а теперь, окончательно повзрослев, я чувствовал там легкое головокружение, будто смотрел на нас тогдашних с высоты.
Ели мы с тягостным ощущением значимости момента. Как на последнем ужине Христа с апостолами, а в завершении его я точно знал: все кончено. Наконец, чтобы хоть немного развеять мрачную атмосферу, я вытащил из кармана лежавшую там все время коробочку и протянул ей.
– Вот твоя ракушка, – сообщил я, когда она взяла у меня маленький золотой кулон, – нашел в ящике.
Она заглянула в коробочку, грустно улыбнулась, достала кулон и закрыла крышку. Остаток ужина мы провели в тишине.
– Думаю, мне пора, – сказал я.
Она кивнула.
– Отвезу тебя домой.
Грейс подъехала к тому месту, что было когда-то нашим домом. Я взглянул на ее лицо и поразился, какой же чужой она вдруг стала и как быстро это произошло.
– Могу зайти на кофе, – она взглянула на часы, – но только минут на пятнадцать, не больше.
– Не стоит, – ответил я, выходя из машины.
Я подошел к входной двери и вставил ключ. Оглянулся, чтобы проводить ее взглядом, и застыл на месте. Выключив зажигание, она уже вылезала из машины.
– Могу остаться дольше, – спокойно предложила она, направляясь ко мне.
– Все нормально, не стоит.
Я вытащил ключ из замка и ждал, что она уйдет.
– Ну я все равно загляну. На минутку.
Вздохнув, я сунул ключи в карман.
– Ты не сможешь зайти. Даже я не смогу зайти. Дом больше не мой.
Рот у нее округлился небольшой буквой о.
– Почему не сказал?
Я пожал плечами.
– Что ж, полезай обратно, – она указала на машину, – отвезу в твою новую квартиру.
На полпути к автомобилю она осознала, что я не иду за ней.
– Нет никакой новой квартиры, – ответил я.
– Как так? И где ты живешь?
– У Себа с Ниной, – соврал я.
Грейс подошла на шажок ближе, зацепив за ухо непослушную золотую кудряшку.
– Нина ничего не говорила.