– А может, шампанского? – В его голосе слышится заискивание.
– Шампанского? И что же мы празднуем?
– Ничего, – отвечает он.
Он достает бокалы, которые со звоном целуются.
– Просто деньги, ну ты понимаешь.
Она смеется, но в ее голосе сквозит неуверенность.
– Да шучу я, – успокаивает он и тут же, чтобы заполнить паузу, добавляет: – Тогда гаме.
– Мне любое красное.
У нее глубокий бархатистый голос. Громкий. Она рядом. Потом голос становится тише и глуше, как будто она тоже опустилась на четвереньки.
– Как насчет Джека Ти? – спрашивает она.
– Слишком блюзовый. – Голос мужчины становится громче по мере того, как он возвращается к ней.
Слышен звон стекла, и все замолкает. Шипение, и вдруг вся комната заполняется стереозвуком.
Музыка – хороший камуфляж, мне она выгодна по ряду причин, и не самая последняя из них – то, что надо пошевелиться. От долгого стояния на четвереньках горят ляжки, поэтому я жду припева и ложусь на пол, зажатый между стеной и софой. Гляжу в поливаемый светом потолок. Чувствую, как басы через половицы проникают мне прямо в плоть. Сквозь музыку доносится негромкое воркование парочки, и я понемногу расслабляюсь. Они очень близко друг к другу. Их голоса звучат тихо и чувственно.
Ну хотя бы они не на этом диване.
Пластинка продолжает играть.
Затем снова шипение – будто волны, изрыгающие на берег пену. То и дело до меня долетают капли слов, их надо успеть разобрать, пока не унесло обратно отливом.
– Подожди, – говорит она, – дай-ка переверну. Так и не поняла, откуда этот запах.
Пауза на несколько секунд. Не дышу, пока музыка не заиграет снова. Запах – она имеет в виду меня?
Звучит следующая песня, вдруг она пробуждает во мне воспоминания. Из прошлого. Грейс.
Мы сидели на носу лодки. Вокруг было темно, но воздух теплый. Стояло лето, и мы, возвращаясь из окрестностей Кингстона, заметили на берегу Темзы лодочку с веслами. Заливаясь смехом, мы легко столкнули ее на воду и неторопливо отчалили. С наполовину выпитой бутылкой розе в руках она хихикала над тем, что мы заняли чью-то чужую лодку. «Украли», – заявила она. Не украли, а одолжили, возразил я как можно более серьезным тоном. А она запела в ответ – вот эту песню.
– Ваш поезд отправляется, мэм, – картинно поклонился я.
Закрываю глаза, отдаваясь ритму, он убаюкивает меня. Словно нити, оплетают меня образы из снов или, может, воспоминаний о стародавних днях; я все глубже погружаюсь в них. Открываю глаза: парочка все еще воркует, но свет в комнате потускнел, превратившись в оранжевое мерцание на потолке. Чувствую прилив тепла и понимаю: кто-то разжег камин.
Остается лишь дожидаться, пока все не закончится. Когда-нибудь парочка уйдет. Тогда я выскользну из двери, проскочу прихожую и вырвусь на воздух.
Эта песня. Думаю, это та самая песня. Песня, как-то связанная с фильмом, который мы однажды смотрели. Который ей понравился. Передо мной всплывает ее лицо, но я зажмуриваюсь, заставляя его исчезнуть. Сейчас не время, нельзя давать слабину. Я должен оставаться в здравом уме. Чтобы в любой момент дать деру.
Пластинка закончилась и шипит – игла ездит по самому краю. Как только они уйдут, уйду и я.
– Только не снова, – не выдерживает он, когда после паузы музыка опять заиграла сначала.
– Ну и ворчун! – смеется она.
Представляю, как она, юная и белокурая, уютно примостилась у него под рукой.
– Хватит, я сказал. – В его словах слышится подтекст, какая-то озлобленность.
– Ну еще разок, – упрашивает она; смех ее журчит, фонтаном пробиваясь сквозь его злость.
Стук.
– Ты как специально меня игнорируешь, – заявляет он. – К черту.
Раздается скрежет – это пластинку срывают с проигрывателя.
– Осторожно! Ты же знаешь, сколько…
– Что сколько?
Вино еще больше растягивает его гласные.
– Ничего. Забудь.
Резкий щелчок, затем негромкий глухой удар.
– Что ты наделал? – кричит она.
Пронзительный голос. Преисполненный возмущения.
– Я случайно, – извиняется он.
– Сломал! – Она садится на диван. – Ты сломал ее, идиот!
– Я идиот? Да это всего лишь гребаная пластинка. Забудь про нее. Куплю тебе новую.