– А полиция не хотела со мной пообщаться?
– Полиция? Нет. С чего бы?
Он делает паузу, собирая в голове слова, сказанные мной вчера ночью.
– Не хотела. В то время они не нашли ничего подозрительного. Провели расследование и заключили, что это несчастный случай. Она упала, выпив лишнего, ударилась головой о стол. Просто не повезло, так они сказали.
– То есть версию убийства они не рассматривали? Никогда?
– Нет. Насколько мне известно.
– И что потом?
– Ну, было отпевание. Мы, конечно же, ждали тебя, но не сильно удивились, когда ты не пришел. А потом, постепенно, вернулись к обычной жизни. Ну, попытались вернуться. Нина тяжело переживала.
Я подождал, пока новости просочатся сквозь кожу и дойдут до костей. Похороны.
– Были похороны, – сказал я.
Скорее утверждение, чем вопрос.
– Да. Точнее, кремация. Нина развеяла прах.
Помню, Конвэй упоминал про кремацию. Закрываю лицо ладонями. Такая огромная часть моей жизни как сквозь пальцы утекла. Сейчас я будто нахожусь в разреженном пространстве; вдруг чувствую отвращение к своим рукам и резко встаю.
– Мне надо принять ванну, – говорю я и на мгновение зависаю; я знаю, мои слова звучат совершенно невпопад, но Себ кивает.
Мое тело раскраснелось от жара и мыла. Очистилось. Вода каким-то образом разбудила его, включила в розетку. Но в голове по-прежнему грязь. В моей комнате Себ уже привел в порядок развороченную постель и положил на нее свежую одежду. Натянув чиносы и клетчатую рубашку, залезаю в кровать. Прохладная простыня и теплое одеяло неожиданно приятны. Только теперь меня перестает выворачивать наизнанку, пусть по щекам и продолжают катиться слезы.
В своих снах я вижу маму, и мне это кажется знамением, хотя я знаю, это неправда, не может быть правдой. Она молода, как когда мне было десять или одиннадцать. Ей, наверное, тридцать, кожа гладкая, глаза блестят. Стоит, улыбаясь, у подножья моей кровати. Тянет руку, будто молит о подаянии или просит еды. Или же отпущения грехов. На голове у нее платок, который она никогда не надевала. «Я голодна», – говорит она, а когда я хочу взять ее за руку, растворяется в воздухе. В сиянии солнца.
Мои глаза открываются. Угол падения солнечного света подсказывает, что я уже пропустил почти все утро. Как в полусне спускаюсь вниз. На столе кофе. Себ уже здесь, на нем синий шерстяной костюм и кукурузного цвета галстук. От него пахнет чистотой. Волосы аккуратно зачесаны. Из верхнего кармана выглядывает квадратик розового шелка. Я сажусь, наливаю немного кофе и делаю большой глоток. Кофеин разгоняет кровь.
– Все хорошо? – интересуется он.
Печаль, поразившая вчера его голос и жесты, исчезла без следа. Я киваю и смотрю на него: он делает большой глоток, а затем, раскурив сигарету, протягивает ее мне. Беру сигарету в рот. Она одновременно успокаивает и бодрит. Сквозь струйки дыма я пялюсь на чашку и вижу, как контуры ее размываются. Пробую заговорить, но мой голос иссох, а слова обращаются в кашель. Он подходит и кладет мне руку на плечо.
– Мне правда страшно, Себ, – всхлипываю я. – Думаю, это был я. Я убил ее. Что, если это я ее убил?
Тяжесть руки на плече вместо всех слов – она остается там, пока мои слезы не прекращают литься. Размышляю над тем, что говорил. Это правда. Я больше не понимаю, где проходят границы моего безумия.
Наконец он отходит от меня и снова садится на стул.
– Если и есть что-то, что я с уверенностью о тебе знаю, – говорит Себ, – это то, что ты на такое не способен. Ты ее любил. Ты не убивал ее.
– Как ты можешь быть уверен? – спрашиваю я. – Если даже я в этом не уверен?
– Ты сам говорил. Там был еще кто-то. Ты видел, как он это сделал. Тебе нужно лишь убедить в этом полицию. Я поговорю с ними, Ксандер. Расскажу, как много она для тебя значила.
– Спасибо, Себ. Но думаю, все это в прошлом.
Остаток дня мы проводим, тихо занимаясь другими делами. Себ делает какие-то звонки и отменяет намеченные встречи. Он меняет костюм на джинсы и темно-зеленый кашемировый свитер. А когда начинает смеркаться, Себ решается спросить о том, о чем долго, точно знаю, не решался:
– Могу задать вопрос?
– Конечно.
– Что у полиции на тебя? Они ведь зарегистрировали это как несчастный случай. Что изменилось?
Хоть я и ждал этот вопрос, готового ответа у меня нет.
– Я был там. Сказал им, что был свидетелем убийства. Ее убийства.
Он обдумывает услышанное.
– Но я уверен, что люди постоянно сознаются в убийствах, которых не совершали. Я видел этих ненормальных на телевидении, которые… – Тут он осекается. – Должно же быть что-то еще?