– Потому что кто знает. А конверт у них вполне может и быть, – отвечает она.
После этого они демонстрируют, что нам пора закругляться. Назрин складывает ручки и блокнот в аккуратную стопочку.
– Стойте. Вот еще. Вы должны прочесть, – выпаливаю я, улучив наконец момент, чтобы показать письмо. – Оно от Грейс.
– Грейс?
– Он имеет в виду Мишель. «Мишель» ей не нравилось, – поясняет Джен.
Передаю письмо Назрин. Закончив читать, она, нахмурившись, передает его через стол Джен, которая быстро пробегает по нему глазами.
– Очень хорошо, Ксандер, – Джен указывает пальцем на письмо, – она в любом случае сама отдала вам деньги, так что здесь мотива нет.
– Это точно поможет, – добавляет Назрин. – То есть, мистер Шют, в этой стране Корона не обязана доказывать наличие мотива, однако для них всегда лучше, когда мотив имеется.
– И что теперь? – спрашиваю я.
– Я бы все равно хотела знать, что с ними случилось, – отвечает Назрин, явно показывая, что не ожидает ответа от меня прямо сейчас. – Вы должны быть готовы заявить о вашем отношении к предъявленному обвинению. Я так полагаю, вы заявите о невиновности. И мы не будем апеллировать к ограниченной ответственности или невменяемости. Просто невиновен, и все. Затем мы получим указания от судьи и будем ждать процесса. До этого обвинение представит все улики, на которые они хотят опереться, и, как только мы их получим, направим им документ, где изложим, в чем заключается ваша защита, после чего сможем рассчитывать на раскрытие.
– Раскрытие? – уточняю я.
– Да. Если у них есть то, что поможет в вашем деле, они должны передать это нам, раскрыть. И мы, конечно же, с нетерпением будем ждать ответа на наш запрос, есть ли у них пластинка или конверт, а если есть, то каковы результаты дактилоскопии.
– На что мы надеемся? – спрашиваю я.
– Ну, в лучшем случае там есть отпечатки, которые принадлежат не вам или покойной, а третьему лицу, нашему альтернативному кандидату. Или, еще лучше, база данных полиции сразу выдаст личность этого человека. В худшем случае мы не получим ничего, но ничего и не проиграем. Надеюсь, вы же сами ее не трогали, мистер Шют? Место, где вы увидели пластинку и где она лежит на фотографии, – это ведь они ее там оставили? Покойная или убийца?
– Да, верно, – отвечаю я, однако правда заключается в том, что все мои воспоминания, если в них дотошно порыться, превращаются в пшик. Я не знаю, что я тогда трогал.
– Вот и славно, – говорит она, вставая, чтобы пожать мне руку.
Протягиваю свою, но вижу ее лицо и тут же отдергиваю. Она в ответ просто улыбается и открывает дверь, провожая нас.
Джен выходит из здания вместе со мной, и мы идем к станции «Темпл» в нескольких минутах отсюда.
– Письмо – это хорошо, – заявляет она, когда мы подходим. – Та же бумага, тот же почерк, что и на других, которые есть у полиции. И Назрин. Лучше нее вам никто не подошел бы.
Выдавливаю улыбку.
– Но мы все равно должны установить, где деньги. За них вас на фарш пустят.
Утираю лицо рукой и наблюдаю, как она проходит через турникеты и спускается под землю. Как только она пропадает из виду, я устремляюсь в противоположном направлении в сторону реки. После сегодняшней встречи я должен поговорить с Себом. Не хочу, но он не оставил мне выбора.
Глава сорок четвертая
Вторник
Когда мне удается заснуть, воспоминания собираются вместе. Жидкие, как кровь, в одних местах они скапливаются, а в других – сворачиваются. Прогалы между ними медленно, будто бы случайным образом латаются, сшиваются вместе. После того как все началось, я просыпаюсь с чувством, будто кончиками пальцев касаюсь чего-то важного и хрупкого. К примеру, какие-то из воспоминаний – как холодные пруды. Я про долгие ночи в заброшенных домах. С постоянной борьбой за спальные мешки или липкие дырявые матрасы. За наркотики. В том мире я не мог существовать. Все правила приходилось учить заново. Системы ценностей, известные мне прежде, там были неприменимы.
А затем воспоминания принимаются скакать вперед-назад по годам. Пока их штырем не пронзает эта песенка:
После встречи с Назрин я понял почему. Пластинка соединяет меня с жизнью и смертью Грейс, и я не могу это отпустить. Тот образ все бьет и бьет меня под дых. Расколотая пластинка. Скамейка. Мы сидели на ней вместе, Грейс и я. Наша скамейка. Но из столкновения образов тех дней друг с другом рождается не солнечный свет, а грязь. Я рою влажную землю ногтями, запускаю пальцы глубоко в грязь, я в отчаянии. В этом воспоминании или сне, не важно, я должен что-то найти. Стою на четвереньках и копаю, копаю, как будто пытаюсь добраться до покойника. И в моем сновидении я вытаскиваю из земли покойника, завернутого в бумагу, и обнаруживаю: это не Грейс. Или она, но только ее другая, искореженная версия.