Я помню наш первый поцелуй.
Все было так естественно. Мы так невероятно, необъяснимо легко нашли общий язык, соединились в одно целое, как будто были созданы друг для друга. Я улыбаюсь, вспоминая, какими мы были тогда. Та наша версия была хорошей. В этот момент я спотыкаюсь на неровном тротуаре перед кинотеатром и возвращаюсь в настоящее. Двери закрыты. Внутри темно. И Бена нет.
Я припускаю быстрее.
Я бегу мимо магазинов подержанной одежды и гадаю, были ли вещи, выставленные на витрине, пожертвованы из великодушия или от безысходности. Пробегаю мимо человека, который толкает метлу вдоль тротуара, убирая мусор чужих жизней. Затем – мимо итальянского ресторана: когда мы были там в последний раз, меня узнала официантка. Больше я туда не ходила, не смогла.
Когда меня узнают незнакомые люди, я цепенею от только мне известного ужаса. Я улыбаюсь, пытаюсь сказать что-нибудь приветливое, а потом ретируюсь так быстро, как только могу. Слава богу, это случается не очень часто. Я не звезда первой величины. Пока что. Наверное, я где-то между второй и третьей величиной, примерно как размер моего лифчика. Тот образ, который я принимаю перед людьми, гораздо привлекательнее, чем я настоящая. Он искусно скроен, искуснее, чем я сама. Меня же людям видеть не положено.
Интересно, когда он меня разлюбил?
Я срезаю дорогу через кладбище, и вид детской могилы наполняет меня печалью. Теперь я думаю не о том, кем мы были, а о том, кем могли бы быть, если бы жизнь сложилась иначе. Стараюсь ухватиться за приятные воспоминания, притвориться, что их было больше, чем на самом деле. Мы все устроены так, что переписываем свое прошлое, чтобы защитить себя в настоящем.
Что я делаю?
Мой муж исчез. Мне следует сидеть дома, плакать, обзванивать больницы, предпринимать что-нибудь. Осознание прерывает мои размышления, но не бег. Я спешу дальше. Я останавливаюсь только у кафе, обессиленная собственными вредными привычками – не высыпаться и убегать от проблем.
В кафе уже много народу, его заполняют жители Лондона со слишком высокой рабочей нагрузкой и слишком маленькими зарплатами. Они пришли за утренней дозой, на их лицах еще лежит печать сна и недовольства. Добравшись до начала очереди, я прошу свою обычную порцию латте и иду к кассе. Плачу бесконтактной картой, и снова погружаюсь в свои мысли, но вдруг кассирша поворачивается ко мне и начинает что-то говорить без улыбки. Светлые волосы, заплетенные в неровные косы, свисают по обе стороны ее длинного лица, ее сдвинутые брови напоминают татуировку.
– Ваша карта не проходит, – говорит она. Я ничего не отвечаю, и она смотрит на меня так, словно сомневается в моих умственных способностях. – У вас есть другая карта?
Она говорит нарочито медленно и громко, как будто уже потратила весь запас терпения и доброты. Я чувствую, как к ее взгляду присоединяются другие, как все взгляды останавливаются на мне.
– Всего два сорок. Наверно, проблемы с вашим аппаратом, пожалуйста, попробуйте еще раз, – отвечаю я и тут же прихожу в ужас от того, какой жалкий звук выходит у меня изо рта под видом моего голоса.
Кассирша вздыхает, словно собирается сделать мне немыслимое одолжение и приносит огромную личную жертву, и тычет в кассу пальцем с обкусанным ногтем.
Я протягиваю свою карту, полностью осознавая, что моя рука дрожит и что все это видят.
Она цокает языком и качает головой:
– Карта не проходит. Вы можете заплатить как-нибудь еще или нет?
Нет.
Я делаю шаг назад от своего нетронутого кофе, поворачиваюсь и выхожу из кафе, не говоря больше ни слова, чувствуя, что они смотрят мне вслед, что они меня осуждают.
Невежество – это не блаженство. Это всего лишь страх, отложенный на потом.
Я останавливаюсь возле банка и позволяю банкомату проглотить мою карточку. Набираю пин-код и прошу небольшую сумму денег. Читаю и перечитываю непривычные и неожиданные слова на экране:
К сожалению,
на вашем счету недостаточно средств
Машина выплевывает мою карточку с электронным отвращением. Иногда мы притворяемся, что не понимаем того, что на самом деле нам понятно. Вместо этого я делаю то, что получается у меня лучше всего, – бегу. Бегу всю дорогу до дома, который никогда не был домом.
Едва зайдя в дом, я достаю телефон и набираю номер, написанный на обороте моей карточки, как будто этот разговор можно вести только за закрытыми дверьми. Страх – не усталость – сжимает мне горло, дыхание то и дело прерывается, изменяя мой голос. Контрольные вопросы мучительны, но наконец-то женщина, сидящая в далеком колл-центре, задает вопрос, которого я ждала.