— У меня есть семья, — ответил я, не мешкая ни секунды, так как это был обычный вопрос, который задает каждый социальный работник, наведывающийся сюда.
— Да, конечно, у тебя есть родители, но ты живешь не с ними, — мягко произнес он.
— Сейчас нет, — серьезно ответил я, посмотрев ему прямо в глаза.
На секунду он замешкался, не зная, что ответить.
— Но у тебя ведь нет с ними связи, — тихо, как будто извиняясь за эти слова, произнес профессор Долгопупс. Его лицо покрылось румянцем, будто эта правда была для него слишком жестокой, и он с трудом мог ее перенести.
— Есть, — все так же твердо ответил я.
— Они тебе звонят, навещают? — встрепенулся он, и его лицо вмиг будто засияло. — Верно?
Я помолчал несколько секунд.
— Я не хочу уезжать отсюда, — опустив голову, тихо произнес я, потому что не мог больше вынести этой детской радости.
Видимо, по моему ответу профессор Долгопупс понял, что никто никогда меня не навещал, и я просто все еще надеялся на какое-то чудо, хоть и знал: его не будет.
— Я понимаю, — тихо произнес он.
— Нет, вы ничего не понимаете! — выкрикнул я, вскакивая со стула и опрокидывая его на пол. Я чувствовал, как слезы начали подступать к глазам, и мне это совсем не нравилось, поэтому я отвернулся от него, чтобы успокоится. «Я не заплачу, я никогда не поддамся жалости со стороны! Я уже не маленький!» — проносились мысли в моей голове.
Он притих на несколько минут, давая мне время успокоится и вернуть самообладание, и лишь потом заговорил:
— Знаешь, я рос с бабушкой, которая хоть по своему меня любила, но редко это показывала.
— А родители? — тихо произнес я, справившись с истерикой и стоя к нему спиной.
— Фактически их убили, — прошептал он. — Замучили так, что сейчас они даже не помнят своих имен.
— За что? — удивленно спросил я, оборачиваясь к нему лицом.
Он по-доброму улыбнулся и окрепшим голосом произнес:
— Они были хорошими людьми. Знаешь, в школе у них было очень много друзей на курсе, все были как одна семья. А в каждой семье есть свои идеалы и цели, которые все члены пытаются осуществить. Все те люди из Ордена Феникса, к которому они принадлежали, поплатились за то, что пошли до конца. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей, но каждый был глубоко ранен в душе. Родители поплатились за свои добрые мотивы, но не отреклись от них, как и все члены группы. Орден выиграл тогда.
Я слушал его, совершенно ничего не понимая, уже забыв про внезапную вспышку жалости к себе.
— А что такое Орден Феникса? За что они боролись? — еле проговорил я, пытаясь понять о чем он.
— Это группа волшебников, которую собирают, когда магическому миру грозит опасность. В то время была первая Магическая война, поэтому родители и их друзья ее создали, — спокойным голосом поведал мне он, как будто читая лекцию на уроке, пока я сидел на стуле рядом с ним и тупо пялился в его голубые глаза, пытаясь понять, кто придумал эту шутку для меня.
А он терпеливо сидел и ждал, когда смысл его слов дойдет до меня, рассматривая свои наручные часы и делая вид, что это все в порядке вещей.
— Это не смешно, — еле выдавил из себя я.
— Я и не шучу. Когда я учился в школе чародейства и волшебства Хогвартс, на носу была вторая Магическая война, и я тоже вступил на добрую сторону и сражался на стороне Ордена, — серьезно произнес он. — С такими вещами, как война, я никогда не шучу.
Я все также скептически смотрел на него, пытаясь найти зацепку в его словах, чтобы понять: правда ли это, или нет?
— Значит, вы волшебник? — издалека начал я, собирая мысли в кучу.
— Конечно, ведь мои родители были волшебниками, — и снова этот лекторский тон. Честное слово, это сильно раздражает, когда с тобой говорят, как с ничего не понимающим ребенком!
— Докажите! — с энтузиазмом произнес я, чуть не подскакивая на месте от этой блестящей идеи.
— Что именно ты хочешь, чтобы я сделал? — наклонившись ко мне, с усмешкой принимая вызов, сказал он. Его глаза заблестели таким же детским энтузиазмом, как и у меня.
А вот это хороший вопрос. Что бы такого пожелать, чего бы не смог сделать обычный шарлатан, про которых я слышал?
— Я хочу…чтобы все мои синяки зажили! — посмотрев на свои исцарапанные руки, произнес я.
— Ладно, — ответил он, доставая из потайного кармана пиджака какую-то тщательно отшлифованную палочку небольшого размера. — <i>Епискей</i>, — прошептал он и коснулся меня той самой палочкой. По всему моему телу прошлись дрожь и тепло, как будто я только вылез из горячей ванны.
Но через секунду все закончилось, и я удивленно посмотрел на свои руки, где должны были быть огромные синяки и царапины, однако их не было. Ни одного! Я подбежал к зеркалу, висящему на двери. Ни единого следа вчерашних побоев, лишь идеально чистая бледная кожа без малейшего синяка или царапины! Но это невозможно, ведь одно дело — верить в магию и убеждать себя в том, во что никто не верит, и совсем другое — прочувствовать это на себе.