— Как? — прошептал я, поворачивая голову к профессору Долгопупсу и начиная осозновать все то, о чем он мне рассказал.
Он с улыбкой наблюдал за мной, разделяя мой детский восторг.
— Этому заклинанию меня научила моя старая подруга, Гермиона. Знаешь, на ее долю много чего выпало в войне, поэтому ей приходилось знать то, о чем обычные волшебники и не подозревают. Но время идет, и сейчас этому заклинанию учат в Хогвартсе на уроке Защиты от Темных искусств. И ты можешь этому научится, если согласишься поступить туда,
— с воодушевлением произнес он.
На несколько секунд я позволил себе представить, каково это — учится в этой школе, уметь колдовать и жить среди волшебников, но потом я осознал, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Всегда есть какие-нибудь «но», даже у меня, одиннадцатилетнего ребенка, которому, по сути, такое и в голову не должно приходить.
— Я не могу, — прошептал я, осознавая всю безысходность и глупость своего положения.
— Почему? — на лице профессора ясно выступила растерянность, совсем как у маленького ребенка.
— Просто не могу, — я не мог больше на него смотреть, поэтому перевёл свой взгляд на цветок, стоящей на подоконнике в кабинете Менинкса. Ему явно требовались забота и любовь. Совсем как мне.
Мне было страшно уходить отсюда, хотя я всегда мечтал об этом. Трудно в один момент все бросить, поверить в то, что у тебя есть шанс все изменить, лишь из-за своих глупых желаний. Трудно совершить первое самостоятельное и ответственное решение. И в конце концов, трудно смириться, что тут ты родителей не найдешь, хотя всегда надеялся, что они придут.
— Знаешь, многие дети боятся, что если они покинут свой первый приют, то родители их никогда не найдут, — после минутного молчания мягким и успокаивающим голосом произнес он, как будто читая мои мысли. Может, так оно и было? — Моя работа состоит в том, чтобы убедиться, что с тобой такого не будет. Тебе нечего бояться.
— Спасибо, — не отрывая глаз от бедного растения, произнес я.
— Подумай над моими словами. Тебе в скором времени придет письмо из Хогвартса, в котором будет написана вся необходимая информация. Знаешь, там снаружи мир с миллионами приключений, которые ждут тебя. Тебе нужно сделать выбор: хочешь ли ты их, или нет? И он только твой.
— Я знаю.
Мы посидели молча еще минуту, пока профессор Долгопупс не направил свою волшебную палочку (как выяснилось позже) на цветок, и тот стал превращаться в самую прекрасную гортензию, когда-либо виденную мною.
— Подумай над моими словами, — повторил профессор. — А сейчас ты можешь идти, — произнес он, улыбаясь своей открытой улыбкой мне на прощание.
Я вышел из кабинета, еще не зная, какой выбор сделаю, но в одном был уверен: теперь все будет хорошо, независимо от моего решения.
Тем же вечером
— Хватит, это глупо! Я даже не хочу об этом думать! — кричал Питер, наматывая уже двадцатый круг вдоль двухъярусной кровати за пять минут нашего разговора. Я даже почти еще ничего не успел сказать, как он начал критиковать все то, что я собирался произнести.
— Питер, — спокойно позвал я его, сидя на нижней кровати и неотрывно следя за его передвижениями.
В комнате кроме нас были еще черверо: два мальчика и две девочки нашего возраста, которые не обращали на нас никакого внимания, потому что считали нас двоих ненормальными. Что, в целом, было правдой.
— Я не поеду! А вдруг это все ложь? Вдруг там нам будет хуже, чем здесь? — все так же на повышенных тонах спросил он, поворачиваясь ко мне. Его лицо пылало ярко-красным, что выдавало испуг и растерянность.
— Питер!
— Что, Питер?! Что ты там хочешь делать? Да, я знаю! Ты всегда мечтал научится колдовать, и теперь у тебя есть возможность, но…
— Вот именно! Только не у меня, а у нас! Ты сам подумай, сколько всего мы сможем сделать, чего сможем достигнуть! — начал кричать уже я.
Он с минуту смотрел на меня, обдумывая мои слова, пока в его глазах не промелькнула догадка. Этого следовало ожидать: Питер всегда был умным малым, хорошо знающим меня и ход моих мыслей.
— Ты все еще надеешься найти родителей, верно? Тебе не важно, насколько тяжело будет в этой школе, ты просто хочешь этого, ведь так? — спросил он, и его лицо постепенно стало терять насыщенные красные тона.