Дубов воровато выглянул из-за брезента. Пошарил пo карманам. Нашел гвоздь. Машина была километрах в двух от прожекторной позиции. По сторонам дорог дремлет заснеженный лес. Дубов легко открыл гвоздем замок. Приподнял крышку ящика, взял в руки буханку тяжелого черного хлеба и начал жадно кусать. Потом вытащил еще одну буханку и бросил далеко в снег «Завтра подберу...»
Сгрузили ящик и сразу обнаружили пропажу, Старшина побледнел.
— Где хлеб? — набросился на Дубова.
— Не знаю. Может, недодали, — ответил тот, пожимая плечами.
— Я сам считал. Где две буханки? — задыхался Прохоров.
Сорвался с места и в землянку — звонить. Бойцы окружили Дубова. Расспрашивали. Ругались. Вышел старшина. Шапка сбита на затылок. Дышит прерывисто, тяжело. Подошел к Волкову.
— Поехали...
На другой день Дубова арестовали. Признался. С военного трибунала был показательным. Собрали представителей со всего полка. Возмущались и требовал расстрела.
— Мародер!.. Подлец!.. — раздавались гневные выкрики.
«Пусть меня постигнет суровая кара»... На рассвете вывели недалеко от позиции. Выстроили бойцов. Андрей слыхал выстрел... «Всеобщая ненависть». У него не было жалости к вору.
Нет, Андрей не нарушит великий обет перед трудовым народом. Жизнь отдаст, но не опозорит им воина.
На тихом морозе слова вызванивали. Когда умолкал, чтобы передохнуть, слышал, как гудят трубы звукоулавливателя — будто отзываются на его голос.
Отдав честь, Бойков стал в строй. Никулин скомандовал «вольно».
- А теперь, товарищи, радостная весть. Получен приказ: норма хлеба с завтрашнего дня увеличивается вдвое, - политрук не договорил. Шеренга заволновалась.
- Ну, — присвистнул Бондарь.
- Живем, братцы, — выкрикнул связист Коляда.
Никулин затуманенным взглядом смотрел на бойцов. Они сбились в кучу, обнимали друг друга, пожимали руки, поздравляли. Приходил конец недоеданию. Дорога по льду Ладожского озера соединила Ленинград с Большой землей. Страна принесла помощь его защитникам.
Весь день говорили об осажденном городе, о бедах ленинградцев, об их выдержке и мужестве.
Вскоре Бойкову дали увольнительную и он поехал в Ленинград. Его сопровождал Иван Коляда. В новой шинели и сапогах предстал он перед изумленной Марией Павловной.
— Красноармеец Бойков прибыл в краткосрочный отпуск, — отрапортовал Андрей.
— Дорогой мой, — подойдя к нему, сказала соседка. Положила голову на грудь и заплакала. — Люда на пожаре погибла...
Слепой встрепенулся. Руки машинально потянулись к Марии Павловне. Чуткие пучки пальцев обжигались о шершавые жесткие волосы. Андрей не знал, что они были седыми. Соседку не утешал, только молча гладил по голове. Коляда стоял сбоку и мял ушанку. Худой и длинный, он смотрел слегка раскосыми глазами выше голов Марии Павловны и Андрея. На стене чернело пятно. Оно то становилось до боли резким, то исчезало...
Мария Павловна ушла в комнату и вернулась с тетрадкой в черном коленкоровом переплете.
— Вот все, что осталось... Дневник.
Андрей вытянул руку, неловко схватил тетрадку, хо тел развернуть и уронил. Она мягко ударилась об пол и раскрылась на середине. Коляда быстро наклонился над ней. В глаза бросился красивый круглый почерк. Неожиданно строка из простых, но страшных слов стал расти, делаться огромной. «Вдруг в самую гущу детей ударил снаряд», — прошептали невольно губы. Коляда присел и, не поднимая тетрадку, начал читать медленно и хрипло. «Это случилось в полдень. Я видела, как разорвался снаряд... А через минуту страшная картина открылась моим глазам... У дома на солнышке грелись маленькие ребятишки из детского сада фабрики имени Урицкого. Вдруг в самую гущу ударил снаряд. Погибли двенадцать человек: Безин Олег — 4 года, Буров Владимир — 5 лет, Громова Лида — 5 лет, Васильев Владимир — 4 года, Базиков Савелий — 5 лет, Земскова Лида — 6 лет, Кольцов Владимир — 4 года, Перфильев Олег — 4 года, Румянцев Шурик — 4 года, Шошанова Ира — 4 года, Сик Юра — 4 года и Карцева Майя — 4 года...»