Живые голоса деревьев убаюкивают, и хочется спать. Кажется, уже много-много лет его заставляют вставать с восходом солнца. Первым просыпается отец. Начинает ругаться, а то и ногой пинать:
— Лентяй чертов! Где вы взялись на мою голову... Андрей!
Мальчик хватает на ходу из рук матери кусок хлеба и бежит на выгон.
Горящими глазами обводит поле и лес, рассматривает цветы, вслушивается в пение птиц и в шелест травы. Это увлечение заметил старый пастух дед Евсей.
А погляди, внучек, что я принес, — подозвал он однажды Андрейку. В руках старик держал свирель. — Ну-ка, попробуй...
— Я не умею.
— Бери, бери... — и дед похлопал мальчонку по плечу. Молча привязал свирель к ремешку Андрейкиных штанишек...
Бойков пробежал пальцами по клавишам, и голос свирели выпорхнул из-под его рук.
А перед глазами стоял отец. В первые дни империалистической войны 1914 года его забрали на фронт. Вернулся через два года, раненый в ногу. Андрей только начал ходить в школу. Отца это взбесило.
— Хватит обувку трепать.
Мать попробовала заступиться.
— В окопах что грамотный, что ни — однако вши грызли и пуля не обходила. Помолчала бы... — он говорил раздраженно, хрипло. Лицо наливалось кровью. Рыжая щетина топорщилась на подбородке и верхней губе.
Федор Бойков часто пил самогон, был безразличен к событиям в стране...
Скрипнула дверь землянки. Андрей поспешно свел баян и надел очки. Подошел Бондарь и сел рядом.
— Я... Закуришь? Подарочные... Папиросы... Уральские.
— Небось, в голодуху махорочке радовались, — усмехнулся Бойков.
— Странно человек устроен, — глотнув дыма, ответил Бондарь, — плохое забывает. А может привыкает? Несовершенный механизм.
— Это немец, что машина, — сказал Бойков и повернулся к Бондарю. — А у нашего человека светлая голова и нутро доброе. Вот и сложился особый характер...
— Особый... Что верно, то верно. Тебя никто не заставлял в армию идти, сам пошел. А ведь — слепой.
— Снова наглядное пособие, товарищ Бондарь? — улыбнулся Бойков.
Николай помрачнел.
— И весь Ленинград, по-твоему, наглядное пособие?
— Ты чем взволнован? — участливо спросил Андрей.
Николай смял папиросу, минуту помолчал и, передохнув, заговорил:
— Нет покоя мне... Словно не дневник Люды Петровой читал, а видел все сам... Взяла она меня за руку и повела по городу. Молча... Иногда только вскинет свои большие черные глаза на встречного или остановится у развороченного здания... Смотри, мол, и запоминай. На всю жизнь. Вот по улице, почти не отрывая ног от земли, идет женщина. Голова опущена. Она сутки не была дома — стояла за станком. Ее ждут двое детей. Они с бабушкой. Женщина улыбнулась и подняла голову. Испуг и страх исказили ее пепельное лицо. Там, где гляделись окна ее квартиры, зиял провал. Она узнала детскую кроватку, сиротливо забившуюся в уцелевший угол комнаты... Женщина вернулась на завод. Еще двое суток не отходила от станка: точила снаряды. Потом зашла в сборочный цех и положила записку в снарядный ящик: «Братья, отомстите фашистам за смерть моих детей...» — Бондарь глотнул воздух и вдруг резко спросил: — Откуда сила такая у людей?
— За свое, кровное стоим... И победим... Обязательно.
— По фронтам, из рук в руки, пустить бы дневник твоей соседки. Ты только послушай. «Ночью в булочную попал снаряд. Начался пожар. Мы бросились к зданию, охваченному пламенем. Стали забрасывать огонь снегом. Выбили. окна, проникли внутрь, вытащили полузадохщегося сторожа и начали спасать хлеб.
Мороз стоял лютый, но мы скинули с себя ватники постлали на снег и стали аккуратно складывать на них буханку за буханкой. Человек шесть получили ожоги, но весь хлеб (свыше десяти тонн) спасли. Его завезли на кануне, не успели раздать и, если бы он сгорел, утрата по нынешним временам была бы горестная.
А у меня от ожогов на левой руке кожа полопалась... Вот так нужно за свою землю стоять! — почти выкрикнул Бондарь.
— Не терзай себя, Коля. Этим делу не поможешь, - примирительно сказал Бойков.
Николай как-то сразу обмяк. Закрыл тетрадь и начал машинально гладить холодную обложку. Потом легко тронул за руку Андрея.
— Признаюсь тебе: я Алку свою стал сравнивать с этой Людой. Во сне часто вижу ее. Вот и сегодня. Будто иду я по темному штреку — это длинный коридор в шахте, — а впереди меня огонек. Я за ним — он от меня. И такой манящий, золотистый... И несет его Алка. Попробовал бежать за ней — упал... А вокруг темень... Так и проснулся.
— Счастливый ты, Коля. В сердце любовь носишь... Нелегкую любовь, правда... А я только с тьмою дружбу вожу...