— Вот кого бы слухачом!
Полковник стоял рядом со слепым и всматривался в его лицо. «Неужели Андрей Бойков? Но почему в Ленинграде?»
Застонала девочка, полковник подошел к ней и спросил:
— Где у тебя болит?
— Не болит, дядя. Я испугалась очень. Мы с мамой и братиком собрались в бомбоубежище. Но сразу стало темно и я куда-то полетела. А потом спала. Когда проснулась, хотела кричать... А где мама и Витя?
Андрей пытался слушать рассказ девочки, но в ушах стояла брошенная кем-то фраза: «Вот кого бы слухачом». И все же слова девочки больно хлестнули его, «Где теперь моя Наташка? Жива ли? Эх, Вера, Вера, зачем ты ребенка без отца оставила...»
Впереди раздался властный голос:
— Как ваша фамилия, товарищ?
— Бойков, — встрепенулся слепой. — Андрей Бойков.
Полковник чуть было не обнял его, но сдержал себя. «Зачем напоминать о прошлом?» Глухо спросил:
— Вы слыхали что-нибудь про звукоулавливатель?
— Не приходилось, — настороженно ответил Бойков.
— Пойдемте со мною, — полковник взял его под руку.
До прожекторной точки шли молча. Андрей вслушивался в разговор шагавших позади бойцов. Незнакомая и недоступная для него жизнь вставала за словами «наряд», «лег на курс», «звукоулавливатель».
Вскоре молодой голос выкрикнул «разойдись», и говор постепенно стих. Бойкова подвели к какому-то предмету, и слепой почувствовал, как на него дохнуло морозным железом. Если бы он смог хоть на минуту стать зрячим, то увидел бы перед собой странный прибор. Четыре огромных граммофонных трубы глядели в небо. Изогнутые трубки и шланги оканчивались наушниками.
— Что ж, попробуем, — сказал полковник.
Андрею подали наушники. Он ощупал их, а когда надел, сквозь теплую байковую подкладку услыхал:
— Ну как?
— Словно лес шумит.
Чья-то рука задела его колено, послышался щелчок и Бойков медленно поплыл по кругу. Шорох в ушах усилился. Слепой сосредоточился, лицо его стало напряженным...
Полковник смотрел на Андрея, а перед ним явственно вставала отдаленная годами картина. Он, Иван Васильевич Зинченко, председатель сельского Совета, сидит в сумрачной избе Бойковых и ведет разговор с Андреем.
— В Курске есть школа для слепых. Прислали ан кету. Спрашивают: кто в деревне слепой и не желает ли пойти в школу. Обучение, питание, одежда — государственные... Ты — как?
Безжизненное до этого лицо Андрея зарделось. Не ужели правда? Конечно, он согласен. Когда собираться 'Завтра? Будет готов.
Только вышли из деревни, как в лицо ударило солнце. Оно поднималось над самой дорогой и казалось вот-вот покатится по ней прямо к ногам. Зинченко отвел глаза от розового шара. Взглянул на Андрея. Лиловые блики играли на щеках и на лбу слепого. Потом заметил едва уловимые складки у губ. Юноша улыбался. Бледное лицо светилось тихой и скромной радостью. Иван Васильевич невольно сжал руку Андрею, которую не выпускал от самой избы Бойковых.
Зинченко шагал твердой покачивающейся походкой — кавалерийская привычка. Высокий, в военном френче, в галифе и сапогах. Андрей тоже в сапогах, но не по ноге и сильно сбитых. Шел боязно. То часто семенил ногами, то старался делать широкие шаги. Крепко держался за руку. Вокруг ночь. Ей никогда теперь не будет конца. Рядом — чужой человек. Чужой ли? Он ведь принес добрую весточку, а теперь ведет в новую жизнь. Принесет ли она Андрею утешение?
Подошли к лесу. Оглушила волна птичьего гомона. Потянуло прохладой.
— Черемуха цветет, — глубоко вздохнул Бойков.
— Откуда знаешь? — удивился Зинченко.
— Слышу... Пахнет.
— Постой, сорву ветку, — встрепенулся Иван Васильевич.
Через минуту вернулся с пьянящей гроздью. Отдал Андрею и снова взял за руку.
— У вас ладонь разбита была, что ль? — вдруг спросил Бойков. — Рубец большой...
— Батрачил я до революции. Ходил по деревням. Нанимался к мироедам. Помню, в одном селе приглянулась мне дивчина. Пошел для нее черемухи наломать. Объездчик с ватагой повстречался. Исхлестали всего. На правой руке мета осталась. На теле заросло... А сколько душ искалечено. Вон, твой отец, здоровый мужик был... Сила медвежья... А в люди выбиться не мог. Неграмотный... Хуже слепого жизнь прожил. Всех нас царская власть душила... Небось, помнишь, как в школу бегал.
— Я свиней пас у помещика.
— А я чего к Буденному подался? Душу несправедливость сожгла. Коммунистом стал. Демобилизовали вот по болезни. Но я поправлюсь скоро. Пойду в армию... Учиться буду. Жизнь только начинается... И ты при деле будешь. Теперь, брат, власть народная. О таких, как ты, печется...