— Да, помню.
— Чарли всегда смешил меня, это было так славно. Мне было хорошо, когда он просто входил в комнату. Но у меня его отняли. Услали куда-то, и он не вернулся. Они всегда все портят.
Детские жалобы звучали очень странно в утренней тишине. Я хотела утешить ее, но мне трудно было говорить правду. Прежде я любила ее, но любовь давно ушла. Теперь я просто жалела ее.
Мы пробыли в Холмах еще недели две. Роза больше не бывала в Роскомоне, а Роберта Далкейта не приглашали. Мы жили намеренно тихо, чтобы обезопасить себя от слухов и сплетен, как бы находясь все это время в тишине детства.
Приходили полицейские, разговаривали очень вежливо и попросили у Розы извинения за беспокойство. Она заверила их, что не видела брата, и ее больше ни о чем не спрашивали. У Розы по-прежнему был детский обиженный вид, и сержанту трудно было поверить, что это та самая женщина, которая на виду у всех ежедневно ездила верхом в Роскомон.
Она гуляла с детьми на лужайке. Когда они вместе возились или плескались в речке, ее трудно было отличить от них. Я думаю, что страх за Пэта, горе, которое она испытывала, заставили ее вернуться к детским переживаниям. Роберту не было места в ее детстве и в этих чувствах, а потому он для нее перестал существовать.
Роза постоянно говорила о возвращении в Мельбурн.
— Надо ехать, Эмми, а я не хочу, пока рано. Здесь такая тихая, целительная жизнь. Мне следовало бы вернуться, чтобы успокоить папу. Он с ума будет сходить из-за Пэта, надо помочь ему, а еще помочь Тому. Бедняга не хочет сделать никому зла… И потом, этот большой дом, где никто не смеется. Я боюсь, что сама стану, как Элизабет, ей и не нужен смех. Только представь себе, как ужасно, что мы скоро вернемся, Эмми. Но не сейчас.
Глава четвертая
Мы вернулись в Мельбурн, и спокойная жизнь Розы закончилась. Мне казалось, что город просто кипит сплетнями о Мэгьюри и Лэнгли. Я слышала их, хотела я этого или нет. Об этом говорили и клерки в торговом доме, и покупатели:
— А ведь правду говорят: все они одним миром мазаны, она и ее братец.
Сейчас Джон Лэнгли не мог ничего поделать, даже будь он в Мельбурне, чтобы сдержать поток злословия. Пэт Мэгьюри разыскивался за грабеж и попытку убийства, и не будь он известен в городе, то обратили бы на это внимания не больше, чем в десятках других случаев. Но это был брат Розы Лэнгли и Ларри Мэгьюри, поведение которых вызывало нарекания тех, кто не любил Лэнгли. Сейчас уже про Розу стали вспоминать все, что было и чего не было. Роза не могла в жизни иметь столько любовников, сколько ей приписывали.
Бен в конторе с грустью смотрел на меня.
— Если у Далкейта есть немного ума, он уедет. Самое лучшее для него сейчас — это исчезнуть.
— Меня пугает глупая возня, — ответила я. — Такое впечатление, будто все наготове и выжидают чего-то. Я думаю, это не уляжется.
— Роза слишком далеко зашла на этот раз, — покачал головой Бен. — В городе ее уже не простят и не забудут вызова общественному мнению. Ее всегда мог защитить Джон Лэнгли. Но эта беда с Пэтом — все так осложнилось! Таковы уж люди. Сейчас они набросятся на нее, как голодная стая. Бедная глупая женщина.
Он поднял голову и поглядел на потолок.
— Да, поверьте, город переживает странное время. Могущественные Лэнгли так пали! Обсуждают за чаем: вот что значит — принять одну из ирландок-католичек и обращаться с ней, как с леди. Роза жила бы лучше, если не заносилась бы и не показывала всем, что может вертеть стариком.
— Что же будет, когда вернется Джон Лэнгли? — спросила я. — Он уже, должно быть, получил известия о Пэте… и другие.
— Он услышит об этом, — подтвердил Бен. — Это всех нас касается, общая беда. — Лицо его было воплощением меланхолии.
— Том переживает, — сказала я. — Он, кажется, уже не бывает трезвым и вообще перестал приходить в торговый дом.
Я подумала, что Роза не могла измениться, но в эти дни было бы несправедливо считать, что она беспокоится только за себя. Она постоянно тревожилась о несчастной судьбе Пэта. Часто говорила со мной о нем и, очевидно, постоянно думала. По-видимому, она даже забывала о своих невзгодах.
С детьми и в сопровождении слуги Роза почти каждый день приходила ко мне в контору, неизменно участвуя в чайной церемонии. Но при этом — как ни странно — она перестала быть центром внимания, сидела тихо, говорила мало, больше слушала и всегда просила меня вместе с ней вернуться в дом Лэнгли.