— Пойдем, пора идти. — Он взял и мою руку. — Пойдемте, миссис Эмма.
Он встал между нами и повел сквозь расступившуюся толпу. К тому времени собралась уже большая толпа людей.
Кэйт и Дэн шли за нами. Они все время стояли рядом с Розой, не разговаривая с Джоном Лэнгли, даже избегая смотреть на него. Сообщение достигло Ларри, который находился тогда в Сент-Кильде, и он тут же приехал, и сейчас все еще работал с бригадой волонтеров-пожарных. В конце толпы ждал экипаж, присланный Элизабет, чтобы привезти ее отца и Розу домой. Джон Лэнгли помог Розе сесть в него.
Кэйт дотронулась до моей руки.
— Эмми, ты вернешься с нами в гостиницу?
Джон Лэнгли обернулся и снял шляпу, прежде чем заговорить с Кэйт:
— Мадам, я благодарю вас. Но миссис Эмма — член моей семьи, и ее место в моем доме.
Таким образом я появилась в доме Лэнгли в одном халате и с босыми ногами.
Глава пятая
В день похорон Тома в Мельбурн вернулся Адам.
Когда пришло известие, что «Эмма Лэнгли» пришвартовалась в бухте Хобсон Бей, я направилась не туда, а прямиком на Лэнгли Лэйн. Мое чувство не обмануло меня. Адам был там, он стоял среди обгоревших развалин конюшни, а вокруг сновали люди, расчищающие двор. Неверящими глазами он смотрел на место, где когда-то находился наш дом, на высокую почерневшую стену универмага, возвышавшуюся рядом.
Я подняла черную вуаль.
— Все пропало, Адам, — сказала я. — Мы ничего не могли спасти.
Вместо ответа он нагнулся и поднял обгоревший кусочек дерева.
— Посмотри, — произнес он. — Я даже не знаю, что это было. Может, я сделал это своими руками. Это, может быть, полка, или ножка стула, или покрытие пола. Что это, Эмми?
Он протянул его мне.
— Не знаю, — ответила я.
Впервые я почувствовала всю тяжесть потери. Все, что у меня было от Адама, находилось здесь. Все, что он с такой гордостью и любовью делал собственными руками, осталось здесь. Это было нашим спасением и поддержкой, осязаемой вещью, на которую можно было глядеть и вспоминать о годах, проведенных вместе. Теперь от этого ничего не осталось, и я не могла найти замену исчезнувшему.
Он взял меня за руку и повернулся, чтобы уходить. Я опять опустила на лицо вуаль.
— Мы пойдем к Лэнгли, — сказала я. — Джон Лэнгли ждет нас.
— Оставаться там? — Он резко отпустил мою руку.
Я увидела, как прежняя суровость появилась на его лице.
— Давай не пойдем туда. Мы найдем гостиницу.
— Гостиницу? Но они нуждаются в нас! Дети нуждаются во мне.
Он пожал плечами.
— В таком случае мы пойдем.
Я совершила ошибку и уже знала об этом.
Кортеж был очень длинным — больше мили, как и положено на похоронах члена семьи Лэнгли. Катафалк везли шесть украшенных плюмажем черных лошадей — факт сам по себе настолько редкий в колонии, что запомнят его надолго. Не знаю, где Джон Лэнгли нашел этих лошадей, но они были прекрасны, блестящие на жарком солнце и черные, как венок на двери Лэнгли-хауса. Джон Лэнгли, Роза и Элизабет ехали в первом экипаже. Адам и я ехали одни во втором. То, что мы носили фамилию Лэнгли, было для нас в те дни тяжелым бременем.
После похорон продолжались посещения. Мы узнали о ритуале пятиминутного соболезнования, пятиминутного пребывания в гостиной, где были приспущены драпировки на окнах, когда скорбными и приглушенными голосами посетители говорили о Томе. По-моему, здесь был весь Мельбурн, некоторые приходили с искренним сочувствием и добротой в сердце, но большинство явилось просто из любопытства.
Джон Лэнгли был непреклонен в своем стремлении исполнить ритуал до малейших деталей. Каждый присланный венок надо было отметить и послать в ответ признательность, на каждое письмо — а они приходили изо всех уголков страны, из всех колоний — нужно было ответить и принять каждого посетителя.
Мы все вместе сидели в столовой, когда у входной двери снова раздался стук, я увидела, как Роза закрыла рукой глаза и произнесла в приступе усталости и попытки сопротивления:
— Я больше не могу… Я не буду!
— Ты должна, — ответил Джон Лэнгли. — Это твой долг, долг вдовы моего сына.
Мрак, царивший в доме в первую неделю после похорон, казалось, проникал в самую душу. Теперь мы все носили черные платья, которые я просто ненавидела, и стали пленниками за мрачными, всегда опущенными шторами. Невозможно было убежать от этой атмосферы и друг от друга. Обеды проходили в молчании, их молниеносно подавали и так же молниеносно убирали со стола. И оставался долгий пустой провал во времени до ужина, потом наступали длинные вечера под шуршание газет, чтением которых Джон Лэнгли пытался развлечь нас. Мы уходили спать очень рано, только чтобы не находиться дольше в компании друг друга, а потом лежали, беспокойно ворочаясь в кровати.