Вероятно, поэтому я так привязалась к Розе, которая была моей противоположностью. Она шла по жизни без всяких усилий, надеясь только на свою красоту. Она была избалована и ребячлива, но унаследовала от своей матери щедрость, а я всегда восхищалась щедрыми людьми. Роза без всяких вопросов разделила со мной в первую ночь свою палатку и туалетные принадлежности, и сегодня, кажется, готова принять меня как члена своей семьи. Если вы очень уверены в себе, то не подозрительны и не боитесь, что кто-то может занять ваше место.
Я знала, что скоро она будет требовать от меня того же, что получает от братьев и отца. И знала, что я буду выполнять ее просьбы с радостью. Это было для меня началом любви.
На следующий день рано утром Ларри собирался уехать в Мельбурн. Казалось, что ночью мысль об этом тяжело мучила всех, даже меня. Фактически я должна была бы желать, чтобы он уехал, и не чувствовать на себе его вопрошающего взгляда. Но дело было в другом. Он был нашей скалой, нашим якорем в этом незнакомом мире. Завтра Дэн и его сыновья должны будут работать без него, и они выглядели такими же потерянными, как и я.
Ночью Кэйт собрала всю семью для молитвы. Я тогда улыбнулась, вспомнив, как Элихью насмехался над «папистами» и ненавидел их, призывая меня относиться к ним так же. Я наблюдала, как они по призыву Кэйт дружно стояли на коленях вокруг костра, и поражалась, какой же страх испытывают эти люди.
— Святая Мария… верни Ларри обратно невредимым.
Тут я забыла, что была Эмми, которая никогда не думала о молитве и не ждала от нее ничего.
— Верни его обратно невредимым, — шептала я со всеми.
Прежде, чем лечь спать рядом с Розой, я подумала:
— «Еще один день, свободный от Гриббона, и еще один день, когда не появилась полиция, чтобы схватить меня». Я не разрешала себе задумываться о том, что ждет меня в следующие дни. Этот день был хорошим.
Глава третья
В течение тех недель, когда Ларри отсутствовал, мы стали частью Балларата. Мы не были больше вновь прибывшими новичками: подолы наших платьев были забрызганы неизбежной грязью, а в сухую погоду покрыты пылью. Фланелевые рубашки и брюки мужчин уже не выглядели новыми, соломенные шляпы были запятнаны водой и потом.
На их руках появились мозоли, которые сначала загноились от содержащихся в воде солей, а затем зажили, затвердели и стали жесткими. Они научились ритмично вращать бур и преуспели в этом искусстве. Мужчины усвоили привычку бросать в чай несколько эвкалиптовых листьев, чтобы таким образом утолить полуденную жажду. Они изучили все дороги на прииске, получили массу впечатлений, но пока не знали только одного, как добыть хоть сколько-нибудь заметное количество золота.
Проходка становилась все глубже, и Дэн смонтировал брезентовый рукав для вентиляции шахты. Они работали очень напряженно. Дэн был мужчиной недюжинной силы, и Пэт становился похожим на него. Каждый день я наблюдала за подъемом вагонеток с землей — я помогала крутить лебедку, поднимавшую их на поверхность. Затем наступала очередь Розы, которая качала в ручье лоток.
Вдоль обоих берегов ручья были установлены деревянные лотки, издававшие скрипящий звук. Один из нас поворачивал рукоятку и палкой выгребал породу, а другой лил на нее воду. Осадок через сетку лотка попадал в жестяное корыто, где отмывался от пыли. С этим ловко управлялся Кон, а затем из кварцевых камней, оставшихся в лотке, отбирались кусочки и комочки, которые могли содержать золото. Но мы не нашли ни одного куска золота. Еще хорошо, что Дэн мог заплатить за то, что мы тратили каждый день на еду и все необходимое: Кон намывал немного золота из грязи, и в этом Мэгьюри оказались удачливее других.
Мы также привыкли к крикам: «Ловушки! Ловушки!», которые означали, что полиция выходила на «охоту». Закон требовал, чтобы каждый, кто работал в шахте, покупал месячные документы, которые стоили тридцать шиллингов; документы нужно было носить с собой все время. Если документов на тот момент, когда их требовала полиция, не оказывалось, золотоискателя арестовывали и держали, пока он не платил штраф. Когда слышались крики «Ловушки!» или «Солдаты! Солдаты!», те, кто был без документов, убегали в глубокие шахты, пока конная полиция не исчезала за оврагом. Мы все терпеть этого не могли, независимо от того, были у нас документы или нет.
Многих мужчин, особенно Пэта, это просто озлобляло. Мы в этой стране были чужими, без права на собственность и, следовательно, без права голоса. У нас не было ни кола, ни двора, кроме этих девяти квадратных футов для поисков золота. Не было никого, кто мог бы замолвить за нас словечко в законодательных органах. Тысячи людей платили налог, так ни разу и не добыв из земли ни крошки золота. Это озлобляло еще больше.