Она жила от одного его прихода до другого, так же, как и я, только Роза этого не замечала. Она была полностью поглощена своей любовью. Наверное, это было к лучшему. Если бы она обратила внимание на мою любовь, то боль, которую мы ощутили позже, пришла бы гораздо раньше.
Это не означало, что я не боролась за Адама, как только могла. Я старательно работала — проявляла все свои способности, но в то же время понимала, что не это привлекает мужчину в первую очередь. Добродетели безупречности и честности не имеют никакого значения в таких ситуациях. И хотя за время, проведенное в Балларате, я стала выглядеть лучше — немного поправилась и на щеках появился румянец, — то лицо, которое я видела в маленьком зеркале, висящем в палатке, не могло противостоять внешности Розы.
Том Лэнгли, кузен Адама, за эти недели тоже стал частью нашей жизни. Он был здесь из-за Розы. Нам даже не приходило в голову спрашивать друг у друга, любит ли он ее, настолько это было очевидным. Он приходил в лагерь каждый вечер с каким-нибудь подарком — для Розы. Было печально видеть его таким; этот парень думал, что должен купить наше расположение, и был настолько не уверен в себе, что находил утешение в виски, который приносил с собой вместе с деликатесами из универсама на Мэйн-роуд. Он ничего и никого не видел, кроме Розы.
Том одевался уже не так, как тогда, когда мы впервые увидели его. На нем были молескиновые брюки и фланелевая рубашка шахтера. Я даже заметила, что у него на руках были свежие мозоли. Он хотел доказать, что иногда старается зарабатывать деньги таким же способом, как и все мы. Но для него это была всего лишь игра. Нам всем было известно, что, хотя Том и поссорился с отцом и поэтому был здесь, на приисках, тем не менее каждый месяц он получал от него деньги. Это была лишь видимость независимости, которая никого не убеждала.
Мы уже знали его историю. Ведь если ваша фамилия Лэнгли, то через несколько месяцев вы не сможете найти здесь ни одного человека, который не знал бы всех деталей вашей жизни. Мы слышали ее и целиком, и в отдельности, по кусочкам.
Все в колонии знали о судьбе Лэнгли.
Он приехал сюда с первыми моряками на «Виктории», занимался овцеводством. Взял две сотни тысяч акров земли и в течение трех лет боролся за них в колониальном секретариате Лондона. Получил за нее в конце концов по паре шиллингов за акр, и тогда многие думали, что воровал он больше, чем когда-нибудь платил. Том экспортировал самое большое количество шерсти в стране.
Находились и такие, кто считал, что больше всего денег Том Лэнгли заработал на торговле.
— Он правильно сделал в то время, когда в Мельбурне Ходдл размежевал первые улицы и выставил на продажу первые земли. Говорят, что Лэнгли стал тогда собственником пары кварталов на Элизабет и Коллинз-стрит. Вот тогда-то земля и стала дороже на пять фунтов… Он купил там и большой магазин, магазин одежды. Вы, должно быть, видели «Лэнгли Сто», когда проходили мимо.
Мы не помнили, видели ли такой магазин, но не перебивали.
— Что за человек отец Тома Лэнгли?
Наш собеседник, который очень любил посплетничать о Томе, пожимал плечами.
— Откуда же я знаю? Он не водится с такими, как я.
За этим следовала выразительная пауза с курительной трубкой в руке, и рассказ продолжался в том же духе.
— Говорили, что он был способный фермер. Приехал сюда со своими тридцатью рабочими. Хотел взять землю в Тасмании, но ничего хорошего там уже не оставалось, и он добрался сюда до того, как правительство начало заселять эти земли. Джон Лэнгли провозгласил себя первым фермером в колонии. Сына с дочерью он отослал назад в Англию, в школу. Здесь для них ничего хорошего не было. Дочь его вышла замуж за сына какой-то титулованной персоны. Она была замужем всего лишь год и, сбежав, приехала к отцу. Никто из них не прекословит старику. Что он велит, то они и делают. С Томом так тоже долго не продлится. Он здесь потому, что у них там что-то вышло с девушкой, которая работала в доме его отца. Говорят, Том хотел на ней жениться, а старик отослал ее назад, в Англию. Он всегда добивается, чего хочет.