Какое-то время стояла тишина. Я ожидала, что Роза будет все отрицать, но она молчала. Мне хотелось, чтобы она солгала, хотя бы ради сохранения видимости мира. Тогда я могла бы довольствоваться мыслью, что Том и я были введены в заблуждение нашей ревностью. Но этого нам не было дано. Раньше в голосе Тома я слышала ярость и отчаяние, теперь я услышала его мольбу, его муку.
— Не надо так, Роза… — сказал он. Его голос стал тише, и я не могла всего расслышать.
— Если бы ты знала, как я люблю тебя… если бы ты только позволила любить тебя. — Следующие слова он произнес тихо, я их не расслышала. Голос становился нежнее, призывнее, это был голос мужчины, который умоляет. Я возненавидела Розу за тот позор, который она на нас всех навлекла, за то, что Том должен так унижаться.
Я знала, что она скажет, еще до того, как слова были произнесены.
— Будь добрым со мной, Том. Я ничего не могу с собой поделать, такая уж я есть. Ты должен мне помочь.
Теперь она умоляла его. Я знала, как опасен был голос Розы, когда она вот так убедительно, неотразимо говорила с мужчиной или с кем-то, кто ее любил.
— Ох, Боже мой, Роза! Если бы ты только…
— Подойди ко мне — подойди близко, Том.
Больше я не различала их слов, звучавших то громче, то тише, а потом наступила тишина, которая была красноречивее самых громких слов. Я услышала слишком много: скрип тяжелой старой кровати, вскрик Розы, смех торжества и восторга, более хриплый голос Тома, его неистовство и нетерпение.
Я обхватила голову руками и ждала Адама, думая о Розе, чувствуя к ней лютую ненависть оттого, что она могла завоевать любого мужчину, когда ей это было нужно. Ей удалось унять страхи Тома и убаюкать его, а он обманывался, думая, что она принадлежала ему. Она была безрассудна и импульсивна, но в ней всегда в самый последний момент просыпался инстинкт самосохранения — так было с мужем и с Джоном Лэнгли. Я ненавидела ее за умение водить всех нас за нос и за ее власть над нами.
Я вышла из комнаты и увидела Адама на лестнице. Встала и подошла к окну. Я не хотела, чтобы он видел меня в таком горестном состоянии, не хотела придавать Розе еще больше значения в его глазах, она и так в этом преуспела.
— Эмми! Что ты здесь делаешь?
— Не могла заснуть, — сказала я, — и решила подождать тебя здесь.
Он слабо улыбнулся. — Ты странная женщина, Эмми. Иногда мне кажется, что я тебя совсем не знаю…
— Возможно. Возможно, ты всегда представлял меня такой, какой увидел впервые на Эрике. Существует много разных Эмм и… если захочешь, можешь разглядеть их. Если бы ты позволил себе увидеть их, Адам.
Я подошла к нему совсем близко, прижалась и поцеловала в губы, и радость охватила меня вновь, когда я почувствовала, что он отвечает на мой поцелуй. Свободной рукой он обнял меня, и его губы искали мои.
— Эмми… моя маленькая Эмми… пойдем в постель. Меня слишком долго не было. Слишком долго, малышка Эмми.
Но когда он открыл дверь нашей комнаты, я снова услышала звуки, которые вывели меня из равновесия. Тело Адама напряглось, и в какой-то ярости он подошел к Розиным дверям и закрыл их. Затем он овладел мной почти неистово. Это была любовь, в которой не было нежности. Впервые я почувствовала, что меня берут вместо Розы. Я принимала его любовь такой, какой она была, и отдавала ему свою страсть, в которой смешались желания дать ему удовлетворение, удержать его, сохранить для себя, не отдавать Розе, понести от него ребенка. Мы заснули, утомленные нашей страстью.
Я дописала последнее предложение, которое диктовал мне Джон Лэнгли, перечитала письмо и подала ему на подпись. Оно было адресовано агенту Лэнгли в Сингапуре и завершало серию писем, перечней, записок и инструкций о закупке товаров, что я написала под диктовку Джона Лэнгли за последние три дня. Все это Адам должен был взять с собой в следующий рейс на «Энтерпрайз». Было около половины восьмого утра, мы позавтракали при свечах более часа тому назад. Адам уже выслушал последние указания Лэнгли и теперь упаковывал в конюшне седельные вьюки, готовясь к возвращению в Мельбурн.
Джон Лэнгли вернул мне письмо.
— Спасибо, Эмма, — сказал он. — Это последнее. — Он позволил себе немного расслабиться. — Если бы не ваша помощь здесь, мне пришлось бы ехать в Мельбурн с Адамом. Мои глаза и почерк уже не те.
И тут же нахмурился, словно пожалел о том, что сказал это, как будто слабеющее зрение было недостатком, в котором не следовало признаваться. Пощадив его чувства, я сделала вид, что не слышала, и быстро встала.