— Закрой рот! — приказал Дэн.
— Я скажу тебе, — продолжал Том, — эта кровь подсчитана моим отцом. Никто не будет его наследником, кроме него самого. Неважно, сколько ты обманывал и крал, — ты не сможешь считать, что это твое. Ничего… слышишь ты? Ничего!
Адам рылся среди книг, пытаясь найти фуражку, надел ее плотно на голову и повернулся к Тому.
— А я говорю, что ты лжец.
Обойдя Дэна, он, уходя, уронил табурет.
Все мы смотрели вслед Адаму, уходящему из лагеря, от света нашего костра, до тех пор, пока он не скрылся в темноте.
Роза испустила вопль отчаяния и накинулась на Тома с горящим от ярости лицом.
— Зачем ты это сделал?!..
И она громко и истерично заплакала.
Рядом со мной, всхлипывая, металась Роза, безуспешно пытаясь хоть ненадолго заснуть; наконец, ее дыхание стало глубоким и ровным. Я слышала, что Пэт и Син вернулись, а потом и Ларри. Было уже очень поздно, когда пришел Адам. Я сказала себе, что теперь и я могу уснуть.
В этот момент до меня донесся шепот.
— Эмми, Эмми!
Я, быстро, но очень осторожно двигаясь, чтобы не разбудить Розу, поднялась. Он припал к земле вблизи откидной полы палатки.
— Адам! Что такое?
Было невозможно разглядеть его лицо. Костер уже погас до угольков, тлеющих в золе.
— Можешь помочь мне, Эмми? Я поранил руку.
Не задавая вопросов, я зажгла свечу, поставив так, чтобы ее свет не достигал палаток. Присела на колени, и Адам вытянул свою руку.
— Это ожог! — воскликнула я. — Как это случилось?..
Вместо ответа он только пожал плечами. Я наложила повязку и почувствовала раздражение: его молчание мне надоело.
— Как это случилось? — спросила я сердитым шепотом.
— Драка, — сказал он. — Я был сбит с ног, откатился назад и попал рукой в костер. Он навалился на меня сверху…
— Том?
— Да… Том.
— Драться было обязательно?
— Да, ты знаешь, это было нужно. В конце концов я его поколотил.
Я хотела сказать: «Тебе пришлось драться из-за Розы», но сдержалась.
— Тебе стало легче от того, что ты подрался?
— Нет, — печально признался он. — Это ничего не меняет.
— Это никогда ничего не меняет. — Я продолжала осторожно перевязывать руку, понимая, что даже самый слабый намек может обидеть его. — Жалко… — сказала я. — Как раз тогда, когда тот порез так хорошо начал заживать. Ты должен утром показаться врачу. Он посмотрит, не воспалилась ли рана.
— Утром я уезжаю.
— Да. Я знаю… Но ты должен показаться кому-нибудь перед отъездом. Не дожидайся, пока ты приедешь в Мельбурн.
— Я имею в виду, что я уезжаю окончательно. Я не собираюсь возвращаться в Балларат.
Такой поворот событий ошарашил меня; я всегда опасалась услышать эти слова, но это лишь увеличивало радость каждый раз, когда Адам возвращался с Ларри. Наконец, они были произнесены. И мой внутренний мир словно распался на мелкие кусочки.
— Эмми, не смотри так. Могу ли я остаться здесь после того, что сказал Том?
— Какое тебе дело до того, что он наговорил? Ты обращаешь внимание на таких, как Том? Да он просто завидует тебе! Это малодушно — бежать из-за его болтовни. Женщина осталась бы…
— Женщины сильнее в этих вещах. Я знал об этом уже давно. Мужчине следует бороться или бежать.
— И ты полагаешь, что, поступая так, вы оба больше становитесь мужчинами? — резко сказала я. — Ты изменил себе, позволив Тому прогнать тебя. — Я поднялась на ноги. — Подожди здесь!
Вернувшись, я протянула ему кружку, наполовину наполненную виски.
— Это не успокоит боль, однако поможет тебе ненадолго забыть о ней. — Я принесла табуретку и села около него. — И мы должны быть благодарны, что Дэн не вынес ружье.
— Ты хорошая, Эмми, — сказал он и улыбнулся.
— Я устала слышать это. Нет женщин, которые хотели бы быть только хорошими — мы все хотим быть также кое-чем еще.
Чувствовал ли он, что было у меня на сердце, догадывался ли о жгучем желании просить и умолять его остаться. Знал ли он, как больно мне слышать о его отъезде, настолько больно, что пришлось говорить резко, чтобы скрыть это. И хотя он пришел именно ко мне с обожженной рукой, и я поняла, что означает этот его поступок, но по-прежнему не хотела, чтобы он считал меня только хорошей или доброй. Я хотела, чтобы он сожалел, что оставляет меня, по другим причинам. Но он сожалел только о Розе.
— Ты напоминаешь мне… — начал он.
Я была взбешена и потому нетерпелива.
— Не хочу знать. У меня нет никакого желания выяснять, кого я тебе напоминаю. — Если бы он назвал меня своей матерью или сестрой, я бы расплакалась. — Ну, почему тебе надо уезжать? Это глупо!
— Ты думаешь, я могу остаться здесь и позволять Тому обвинять меня в краже его наследства? Это неправда, Эмми. Никоим образом. Даже если бы я хотел этого, Джон Лэнгли никогда бы этого не позволил. Том был прав, когда сказал… его отец хочет наследника, но наследника по своей собственной линии. Он состоятельный пожилой человек. Я никогда не был у него дома. Когда я разговаривал с ним, то стоял перед его конторкой, подобно клерку. А я не хочу быть ничьим клерком, Эмми.
— Ты носишь его имя.
Он пожал плечами.
— Что значит имя? Ничего! Реальную ценность имеет только то, что делаешь сам. Поэтому я должен уехать. Я сам должен проложить себе дорогу…
— Куда ты поедешь? — печально спросила я. — Что ты будешь делать?
— Назад — к морю. Это единственное, для чего я гожусь. Я не могу жить по-другому. Подожду в Мельбурне, пока кто-нибудь не наймет меня. Члены команды все время переходят с корабля на корабль, и рабочие руки требуются всегда.
— Руки? — сказала я. — Сумасшедший! Ты же имеешь удостоверение капитана торгового флота!
— Какая мне от него польза? Они в Мельбурне эту историю знают. Они знают о «Джулии Джесон». Однажды у капитана тонет корабль, а владельцы судна не горят желанием предоставить ему возможность реабилитировать себя. Если мне повезет, я получу третьестепенную должность. Если нет, буду простым матросом.
— Куда ты поедешь? — домой, назад в Нантекет?
Он покачал головой.
— Я поеду туда, куда меня понесет корабль, но не назад в Нантекет. Я потерял корабль, который вышел из Нантекета. Ты понимаешь, Эмми, я не могу вернуться туда.
— Но это случилось тысячу лет назад. Мужчины возвращаются назад… У них есть семьи, и они возвращаются. Ничего нет хуже, чем оставаться вдали от дома.
— Я никогда не вернусь назад, — повторил он.
Гордость делала его и слепым и в чем-то надменно-высокомерным. Он с трудом принимал советы, отказывался от помощи. Он никогда не признался бы себе, что чувствует обиду, или замешательство, или одиночество.
И сейчас он готов был уехать прочь от Ларри и всех нас; отбросить все то хорошее, что сложилось у нас, все, что Джон Лэнгли мог сделать для него. И только потому, что гордость не позволяла стерпеть насмешку Тома. Я вздохнула, чувствуя свою беспомощность.
— Ты делаешь ошибку, Адам. Для тебя здесь открывается столько хорошего…
— Но это не то, что мне нужно, — отрывисто ответил он. — Как ты не понимаешь? Это не то, чего я хочу.
— Тогда что же ты хочешь?
Он смущенно посмотрел, покачивая головой над кружкой с виски.
— Я не знаю. — Его голос стал мягче. — Я хотел бы забыть это, получить еще один шанс, оправдать себя.
— В чем?
— Кораблекрушение — плохая вещь. Это случилось в проливе Бесс Стрейт. Ты слышала о грабителях морских судов, Эмми?
— Да.
— Острова в проливе Стрейт когда-то давно использовались как стоянки китобоев, а потом они стали местом укрытия для каждого, кто хотел уйти от правосудия. Многие годы они привлекали целые шайки беглых заключенных с Ван Димен Лэнд, мужчины даже выкрадывали негритянских женщин и привозили их с собой. Они жили за счет кораблекрушений, вернее, всего того, что после них оставалось и прибивало к берегу.